Над Кубанью зори полыхают - Фёкла Навозова

И вскоре оказался атаман прав себе на несчастье. Пришли в Ново–Троицкую для кого чёрные, а для кого светлые вести — будто красногвардейские отряды свергли все кубанское правительство вместе с новоявленным генералом Покровским. Стало известно и о неудачах другого генерала — Корнилова.

Потеряв более трети состава своих офицерских полков под степными станицами и хуторами, Корнилов прорвался за Кубань. Оттуда краснопартизанские части погнади его в лесистые предгорья. Метался генерал, как затравленный зверь, не получая ожидаемой помощи от казаков. И тогда часть своих офицеров Корнилов разослал по станицам, чтобы поднять богатую прослойку казаков и всеми правдами и неправдами получить пополнение для поредевших частей.

Так в Ново–Троицкую тайком пробрался сынок богатея Шкурникова офицер Иван Шкурников. С ним вместе пришёл и поповский сынок прапорщик Аркадии.

Запрятавшись у своих папаш, оба корниловца нача ли вести тайную работу. Прежде всего пригласили на секретное сборище самых верных людей из станичных богачей.

Но к ним никто не пришёл. Даже атаман Колесников сказался больным. А другие, хотя бы тот же Илюха Бочарников и прочие, без обиняков прямо сказали звавшему их на собрание Карпухе Воробьеву:

— За царя бы пошли сами и сыновей бы погнали, а за генералов не хотим. Ввяжись в эту собачью свадьбу, а потом шерсти не соберёшь!

— Ванька Шкурников говорит, что с Корниловым прибыл сам великий князь Николай Николаевич, — шептал Карпуха.

— А брешет твой Ванька! Николай Николаевич небось давно дал маху за границу. Нехай его к нам в станицу привезут да покажут, тады поверим.

Пришлось корниловским агитаторам теми же балочками пробираться обратно за Кубань, уводя с собою не больше десятка головорезов — любителей лёгкой поживы и приключений.

А Кутасов и комитетчики продолжали своё дело. То появляясь в станице, то исчезая куда‑то, они проводили митинги, встречались с беднотой и объясняли, чего добиваются большевики.

По станице носились разные слухи. Говорили, что в Кавказской и Тихорецкой комитетчики всем бабам на юбки ситцы бесплатно раздали, забрав товары у лавочников.

Люди стали собираться у лавок, ожидая, когда станичный комитет прикажет и в Ново–Троицкой раздавать товары. Давно закрыли свою лавку братья Новиковы. По ночам они угоняли гружённые мешками фуры со своего двора куда‑то в сторону Ставрополя.

Как только в станице стало известно об этом, у подворья Новиковых собралась толпа. Бабы шумели, кричали, требовали открыть лавку.

Гашка Ковалева как раз возвращалась с луга, куда отгоняла телят. Увидев толпу, бегом помчалась узнавать, что происходит.

1‘— Штой‑то вы здесь собрались? — запыхавшись, спросила она у баб. — Аль ситец по дешёвке продавать будут? — И тут какая‑то бабуся крикнула:

* г — Не продавать, а раздавать! Беги, бабонька, за мешком!

И Гашка поверила. Помчалась домой. Подхватила чувал, длинный и широкий, тот, в котором носила люцерну для коров, и побежала обратно к лавке.

Кто‑то из соседок удивлённо спросил:

— Куда ты несёшься как оглашенная?

С трудом переводя дыхание, Гашка объяснила:

— Новиковы ситец раздавать будут: им правительство новое приказало!

— Ой, батюшки! — поразилась соседка.

За Гашкой бросились другие. Толпа у подворья Новиковых росла. На шум никто не выходил. Двор у Новиковых обнесён высоким забором, калитка заперта на засов. Бабы били в ворота, в калитку, дёргали толстенные болты на широких двустворчатых дверях лавки. Громким лаем отзывались собаки.

. — Давайте ситец, толстомордые, иначе разнесём лавку пЬ брёвнышку! .

Не добившись толку, бабы повернули к станичному правлению.

— Атамана сюда подавай!

— Обыскать лавочников!

— Куда ситец подевали?

Толпа ринулась к другой лавке. Гашка ворвалась первая.

— Ситец давай, толстопузый! — кричали они лавочнику.

— Ситцем не торгую! Вот масло, дёготь, гвозди. Вот сахару куль есть. Берите, ваша власть!

Ш. — Давай! — закричала Гашка и схватила ящик с гвоздями. Другая баба ухватила куль с сахаром–песком. Обе, согнувшись в три погибели, побежали со своей ношей домой. Остальные тащили домой хомуты, дёготь, железные скобы.

У своих ворот Гашка без сил рухнула на землю, рядом с ящиком.

— Да ты што, сбесилась? — поразилась Поля. — Да На кой ляд тебе гвозди? Што ты с ними делать‑то будешь? Сраму вить потом не оберёшься!

— А не твоего ума дело! — обозлилась Гашка. — Все берут, а мне што же, бог заказал? — Она нырнула во двор, крепко на засов закрыв за собой калитку. Припрятав гвозди в амбаре, Гашка успокоилась, подолом юбки вытерла раскрасневшееся потное лицо и вдруг рассмеялась:

— Гвозди… Ха–ха–ха! А и вправду, на кой прах они мне нужны?

А лавочник Михеев после погрома закрыл лавку, заулыбался и стал креститься.

— Ну, теперь ко мне никто не придерётся, что я товар прячу! — сообщил он жене. — Скажу, что все растащили! А что надо, завтра в Армавир куму переправлю! Скоро мои товары на вес золота станут, к тому идёт!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Поводырь деда–слепца Пашка Малышев все сильнее тяготился ролью побирушки. Все чаще и чаще заставлял младшего брата Кольку бродить с дедом. Братишка хныкал и упирался, а дорогой начинал торговаться с дедом, требуя за свой труд особой платы: то купить ему большой картуз с лаковым черным козырьком, как у лавочника Михеева, то лаковые сапоги со скрипом, как у самого атамана.

Слепой только поддакивал и обещал, посмеиваясь в бороду.

Манька, сестрёнка Пашки, совсем перешла к соседу казаку. Работала за одежду и кусок хлеба. А сам Пашка, отправив деда с Колькой побираться, наскоро пожевав чего‑нибудь, спешил в мастерскую Илюхи Бочарникова и там раздувал мехи, разжигая тлевшие угли. Он учился у юнца Ибрагима лудить посуду, ставить заклёпки. У Ибрагима не было товарищей. Он был настоящим невольником. Приходу Пашки всегда был рад.

Пашка жалел Ибрагима и подбивал его сбежать на родину — в горы, вместе с ним, с Пашкой.

— Если на поезд сесть, довезёт он нас с тобой до твоей станции? — спрашивал Пашка.

Ибрагим кивал головой, добавляя:

— Надо поезд ехать много и мал–мало лошадь скакать.

— А ты умеешь на коне скакать?

Ибрагим, улыбаясь, отрицательно качал головой.

— Не умеешь? — удивлялся Пашка. — Какой же ты азиат? Ваши все скакать умеют. И в сёдлах держатся, как свечечки…

— А ты? — в свою очередь, хитро посмеиваясь, спрашивал Ибрагим. — Ты скакать умеешь?

— Я што? Я так, побирушка! — смущался Пашка.

Ибрагим вздыхал:

— Твоя, Пашка, живёт лучша. Твоя вольный, а я — нет!

— Ну вот, как убегим — и ты будешь вольный!

Бежать Ибрагим боялся потому, что Илюха запугал его побоями и руганью. За малейшую провинность хлестал дагестанца нагайкой и отчаянно ругался.

Но Пашка снова и снова заводил разговор о побеге. И Ибрагим наконец согласился:

— Давай! Карашо!

За четыре года жизни у Бочарникова Ибрагим почти не вырос. Непосильный для ребёнка труд, плохое питание давали о себе знать.

За что весной четырнадцатого года были убиты его дяди, Ибрагим теперь знал. От хозяина он слышал, что в Дагестане против русского царя готовилось восстание и что дяди ковали оружие и делали патроны для повстанцев.

Ибрагим верил, что Пашка его не подведёт, и стал готовиться к бегству. Для себя и Пашки он выковал и остро отточил два небольших кинжалика, которые легко спрятать за очкур; сделал два ножичка. А Пашка сушил сухари на дорогу, подлатывал сапоги.

Побег ускорился несчастьем. Дед Пашки промок под Дождем, простудился и за сутки сгорел в огневице–лихорадке. Соседи вскладчину похоронили слепого.

В ту же ночь Пашка исчез из станицы вместе с Ибрагимом. Уходя, он захватил с собой дедову лшу. Уложил он её вместе с лохматой шапкой и рваной бекешей на дно объёмистой сумки для кусков, с которой, сколько себя помнил Пашка, он не расставался.

— Вот, — похлопал Пашка по мешку, — понял? Лиру берём с собой. В случае чего, ты будешь крутить её под окнами, а я… — Пашка закрыл глаза и жалобно затянул, гнусавя: — Подайте, православные, бездомным, безродном на пропитание! — Ибрагим впервые громко рассмеялся.

— Пойдем через Лысую гору на Изобильное, — решил Пашка.

Они торопливо напрямик пошли к Лысой горе. У каменных лав оказались, когда стало светать. Пробираясь через бурьян, Ибрагим часто оглядывался: ему всё казалось, что кто‑то крадётся сзади. И вдруг вздрогнул: собака хозяина — Барбос холодным носом ткнулась ему в руку. Пашка тоже испугался, сразу смекнув, что если их догонит Бочарников, то и ему несдобровать. Они бросились в каменоломни и забились в глубокую нишу, под камень.

Собака, высунув язык, вертелась возле них и не уходила. Друзья вытащили кинжалы, готовясь к бою, но всё было тихо. Собака улеглась среди камней, положила голову на лапы, прикрыла один глаз. Другим следила за камнями, из‑за которых выглядывали настороженные ребята.