Львовская гастроль Джимми Хендрикса - Андрей Курков

Озадаченный Тарас опустил банку себе на колени и терпеливо ждал.

Через несколько минут Лёня качнулся вперед и слез с сиденья. Он теперь стоял перед машиной спиной к водителю. Его движения были скованны. Тарас наблюдал, как клиент расстегивает плащ, наклонив голову книзу, как возится с «молнией» брюк.

Время остановилось, и затянувшаяся пауза начинала действовать Тарасу на нервы. Наконец Лёня повернулся к водителю лицом. Он стоял, левой рукой прижимая к груди борт расстегнутого серого плаща. Правую руку он протянул Тарасу, и на ладони Тарас увидел серый камешек, крупнее обычного. Взял его и опустил в банку, лежавшую на коленях. Камешек цокнулся о стекло, и снова стало тихо.

— Я обоссался, — надрывным шепотом с нотками трагедии проговорил Лёня. — Как пацан…

— Бывает, — мягко произнес Тарас. — Это из-за камня… Леня едва заметно кивнул.

— Можно сесть? — он показал взглядом на свое сиденье.

И, не дожидаясь ответа, медленно уселся. Потом вытащил из кармана плаща тысячу российских рублей одной бумажкой, протянул Тарасу.

— Куда отвезти? — спросил Тарас.

— А куда отвозят обоссанных?! — с горечью сдавленным голосом сказал Лёня. — На вокзал!

Тарасу снова показалось, что от клиента пахнет бензином.

Уже на привокзальной площади, перед тем как выйти из машины, Лёня поблагодарил Тараса и сказал, что если тот когда-нибудь будет проездом в Ворожбе, он ему подарит полный бак настоящего «девяносто пятого».

— У нас в городе море бензина, — похвастался он. — Через нас цистерны из Беларуси и Литвы идут, мы из каждой по несколько тонн сливаем! Тем город и живет!

Тарас проводил Лёню взглядом, пока тот поднимался по ступенькам ко входу в вокзальное здание. Лёня шел мелкими шажками человека, ощущающего физиологический стыд и физическое неудобство из-за своих мокрых брюк.

«Хорошо хоть на нем есть плащ!» — подумал напоследок Тарас, перед тем как нажать на педаль газа.

Через двадцать минут он уже был у любимого ночного окошка, за которым горел свет и улыбалась Дарка, а ее руки, в эту ночь — в темно-синих перчатках, просовывали в прорезь для купюр чистенькие черные пепельницы с надписью золотого цвета: «Venezia». Потом они пили кофе из этих импровизированных «блюдец», каждый по свою сторону обменного окошка. И говорили, говорили ни о чем и о себе, слушали голоса друг друга. Разговор сам собой вышел на возможность свидания в другом месте и в другое время, и Дарка, к великой радости Тараса, согласилась. Они условились встретиться на проспекте Свободы у Девы Марии следующим вечером в шесть.

— А почему ты раньше не соглашалась?! — удивился обрадованный новостью Тарас.

— Раньше мне папа не разрешал, а вчера сказал, что не против.

— А разве он меня знает?

— Уже знает, — Дарка протянула руку к левому верхнему углу окошка и, сняв оттуда что-то, показала Тарасу.

Это была маленькая веб-камера.

— Он про тебя всё узнал и сказал, что ты — безвредный лопух без уголовных и политических связей. — Дарка улыбнулась и прицепила веб-камеру на ее прежнее место.

Тарас тоже улыбнулся, только его улыбка на этот раз оказалась несколько ущербной, словно ему с ложкой вкусного борща на зуб попала целая перчинка.

— А куда ты меня поведешь? — спросила игриво Дарка, глядя прямо в глаза Тарасу.

И перчинка пропала, улыбка выровнялась.

— Нет, мы просто пойдем по улице и зайдем в третье по счету кафе, — сказал он и приложил ладонь к стеклу окошка.

С другой стороны ко второму стеклу окошка Дарка также приложила свою ладошку в темно-синей перчатке. Тарасу показалось, что он ощутил ее тепло.

Глава 17

Вернувшись домой, Тарас привычно разделся и улегся на диван. До исполнения государственного гимна оставалось не больше двадцати минут. Тело ощущало усталость, но в голове было светло, будто бы там включили лампочку-стоваттку. И мыслям в голове из-за этого внутреннего света было так просторно, что казалось: найдется там место и еще для тысячи других приятных размышлений, которые, конечно же, начинались и заканчивались Даркой, и снова начинались и заканчивались ею. Она заняла всё пространство, все клетки его мозга, ответственные за эмоции и воображение, работали словно только на нее, на ее имидж, на ее «пиар». Его мозг был сейчас гениальным имиджмейкером Дарки. Ее руки в темно-синих матерчатых перчатках до локтей нежно прикасались к Тарасу изнутри, словно она вся перебралась внутрь его тела и внутрь его мозга и ему не нужно было искать способа прикоснуться к ней, достаточно было ощутить ее присутствие в себе, внутри своей собственной оболочки.

Он лежал, накрывшись легким одеялом, накапливая под ним свое личное тепло для более легкого вхождения в сон, такой нужный и необходимый для того, чтобы потом бодрым и радостным приготовиться к их первому свиданию. Ему много не надо, часика четыре, может, пять. Ему наверняка что-то будет сниться. Возможно, даже прошедшая ночь и питьё кофе из черных пепельниц с золотой надписью «Venezia» на дне. Этого никому не расскажешь, потому что никто не поверит, во-первых, в то, что такое кофепитие возможно, а во-вторых… Во-вторых, и в-третьих, и в-десятых, всё, что происходит ночью, днем кажется не реальным. Если рассказать, что девушку, работающую в ночной обменке, закрывают, как принцессу в башне, с кучей валютных богатств под рукой, а потом, утром, открывают и увозят?! Если рассказать, что принц без коня, но на старом «опеле», приезжает к этой закрытой башне и пытается эту принцессу освободить?! Если рассказать, что принцесса, с симпатией вроде бы относясь к принцу, тайно снимает его веб-камерой и показывает портрет королю-отцу, а тот поручает своим стрельцам вычислить и «пробить» по системе этого принца, прежде чем даст согласие на то, чтобы принц вызволил принцессу из башни?!?!?! Да он сам бы никогда не поверил в реальность происходящего! Но никто его и не просил верить. Для него видеть — это уже верить. А он всё это видел, слышал, пережил и переживает до сих пор!

— Ще не вмерла України ні слава, ні воля… — запела приученная к гимну радиоточка.

Тарас закрыл глаза, приготовился ко сну, замер. Все мысли остановились в ожидании перехода тела в другое состояние.

Радиоточка исполнила гимн как всегда — пафосно и до конца. И Тарас, дослушав его, понял, что сон не приближается, понял, что он так же, как и перед гимном, лежит с закрытыми глазами и остановленными мыслями и ждет погружения, которое не наступает.

«Я слишком возбужден», — понял Тарас и снова подумал о Дарке. И подумал о том, что хорошо бы хотя бы минут десять не думать о ней. Может, тогда он заснет и Дарка просто ему приснится? И он попробовал не думать о Дарке, но не смог. Потому что сейчас он думал о том, что не думает о Дарке, хотя ему и хочется о ней думать.