Хранитель пчел из Алеппо - Кристи Лефтери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я звоню Люси Фишер и говорю о проблеме в поликлинике. Она извиняется и обещает завтра привезти новые документы. Она держится со спокойствием и деловитостью. Мне нравится, что Люси Фишер о нас заботится. Но тот крохотный всплеск чувств напоминает мне, что она человек, что ее возможности не безграничны. Это меня пугает.
Афра сидит на диване и слушает телевизор. Она выходит из спальни только ради встреч с Люси Фишер, не позволяя себе, пусть самую малость, побыть частью этого мира. Я немного сижу с ней, но потом ухожу во двор и смотрю сквозь забор на сад хозяйки.
Мухаммед был прав. Там так зелено, множество кустов, деревьев и цветов, а еще корзина, кормушка для птиц, небольшой синий велосипед и песочница. Замечаю прудик со статуэткой ангела, держащего раковину, но вода не идет. Наш двор пустой и серый по сравнению с садиком хозяйки, однако на одном из цветков приютилась пчела. Деревянный поддон напоминает о пасеках, об ульях, похожих на гнезда диких насекомых. Помню, как вынимал поддоны и проверял соты. Следил за соотношением популяций пчел-медоносов и притоков нектара. Я должен был знать, где находятся растительные культуры и все планировать для управления колониями и достижения наших целей, ведь мы получали не только мед, но и пыльцу, прополис и маточное молочко.
– Пора тебе перетащить сюда кровать. – Поворачиваюсь и вижу марокканца с широкой улыбкой на лице. – Какой замечательный день, – произносит он, глядя в небо, – а еще говорят, что в этой стране только дожди и бывают.
Вечером в гостиной они с Диоманде играют в виселицу с английскими словами. Это полный провал, но я ничего не говорю и не исправляю правописание, а вскоре к ним присоединяются другие постояльцы. Афганка любит посоперничать; выигрывая, она громко хлопает в ладоши. Мужчина, с которым она постоянно разговаривает, – похоже, ее младший брат. На его волосах слишком много геля, на лице – жиденькая бородка. Оба они очень умные. По вечерам я сижу здесь и слушаю их разговоры на арабском, фарси, английском и немного на греческом.
Я смотрю на спину Диоманде, на крылья, которые я принял за лопатки, – они двигаются под футболкой, а парень время от времени дотрагивается до них, наверняка по привычке. Он постоянно испытывает боль, но его улыбка и смех пронизаны светом. Диоманде спорит с марокканцем о правописании слова «mouse»[7]. Марокканец считает, в нем есть буква «w». Диоманде потирает лоб ладонью. Мои глаза слипаются, все голоса сливаются в один, а очнувшись, я слышу пчел, гудение тысяч работающих насекомых, совсем как раньше. Шум идет снаружи. В комнате сейчас тихо, только перекатывается по паркету стеклянный шарик. На полу сидит Мухаммед.
– Дядя Нури! – говорит он, заметив движение. – Вы так долго спали.
Настенные часы показывают три часа ночи.
– Вы нашли ключ? – спрашивает Мухаммед.
– Ключа не было. Только цветы.
– Вы не там смотрели, – говорит он. – Не то дерево. Нужное – в другом саду. В зеленом. Ключ на маленьком деревце. Я вижу его сквозь дыру.
– Зачем тебе ключ? – спрашиваю я.
– Мне нужно выбраться, – отвечает Мухаммед. – Вы принесете его?
Я отворяю двери во двор, и меня окружает жужжание. Воздух густой и насыщенный, но я не вижу ни одной пчелы. Только темнота и пустота. Мальчик следует за мной.
– Ты слышишь это? – спрашиваю я. – Откуда шум?
– Просто посмотрите в другом саду, дядя Нури, и вы найдете ключ.
Смотрю сквозь дыру, но там так темно, что я едва вижу деревья, не говоря уж о ключе.
– Вам придется перелезть через забор, – раздаются поверх шума слова Мухаммеда.
Постоянное гудение идет сверху, накатывая, словно волны или воспоминания. Я беру лестницу и перебираюсь в сад хозяйки, оказываясь среди бархатных черных силуэтов деревьев и цветов, размытых фигур, шелестящих на легком ветру. Возле стены стоит маленький велосипед, я узнаю очертания песочницы и обхожу ее. Мухаммед направляет меня: он велит повернуть налево, и я понимаю, что он говорил о небольшом кустарнике. С ветки свисает только один ключ, сверкая в лунном свете. Приходится с силой потянуть, чтобы снять его, – он застрял в листве. Потом я приставляю велосипед к забору, возвращаясь в свой двор.
Но Мухаммеда там уже нет. Я захожу в гостиную, закрывая двери и оставляя шум за спиной. Иду наверх, забираюсь в кровать. Афра уже спит, положив обе ладони под щеку. Она медленно и глубоко дышит. На этот раз я переворачиваюсь на спину и прижимаю ключ к груди. Гудение теперь где-то вдалеке. Мне кажется, я слышу
волны
Эгейского моря успокоились к вечеру. Костер погас, а нас подобрало судно, направлявшееся на остров Лерос.
– Я в лодке уже во второй раз, – сказал Мухаммед. – В первый – было страшновато, не думаете?
– Немного.
Я тут же подумал о Сами. Он только один раз садился в лодку, когда мы плавали к его бабушке и дедушке на сирийское побережье, в небольшой городок, стоящий в тени Ливанских гор. Сами боялся воды – он плакал, а я держал его на руках и успокаивал, показывая рыб. Наконец он залюбовался стайкой серебристых рыбешек под поверхностью, глядя на них со слезами и улыбкой. Он всегда боялся воды – даже когда мыл голову, не любил, чтобы она попадала ему в уши или глаза. Сами принадлежал пустыне. О воде он знал лишь по исчезающим ручьям и прудам для полива. Они с Мухаммедом были одного возраста – они бы обязательно подружились. Мухаммед приглядывал бы за Сами как за более ранимым и пугливым мальчиком, а тот рассказывал бы истории. Как же он любил истории!
– Жаль, что здесь нет моей мамы, – сказал Мухаммед.
Я положил руку ему на плечо. Его глаза засверкали, пока он следил за рыбами в море. Афра сидела позади нас на стуле, работник НПО дал ей белую трость, но жена положила ее у ног.
Когда мы выгрузились на берег, нас встречали волонтеры. Здесь выработалась определенная структура. Многим удавалось пересечь границу, так что сотрудники
