Хранитель пчел из Алеппо - Кристи Лефтери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я следил за лицом Мухаммеда, видел, как крутятся в его голове мысли. Он молчал, затаив дыхание.
– Это очень печальная история, – наконец выдохнул мальчик.
– Да, печальная.
– Она настоящая?
– Они всегда настоящие, разве не так?
– Как у нас дома?
– Да, совсем как дома.
Мухаммед лег, повернувшись к полыхающему огню, и закрыл глаза.
Глядя на дым, уходящий в утреннее небо, я вспомнил Мустафу, окуривающего колонии дымом в сезон сбора урожая: так мы защищались от укусов, чтобы собрать мед. Пчелы не могли уловить феромоны и не стали бы жалить в целях самозащиты.
Наполнив канистру деревянной стружкой, мы разожгли костер, а когда огонь немного разгорелся, приглушили пламя, добавив сверху еще горючего. Здесь совсем не нужен огонь, ведь если он дойдет до мехов – те вспыхнут и опалят пчелам крылья.
Имея такое количество колоний, мы не могли управиться с ними самостоятельно и наняли помощников, которые строили новые ульи, выращивали королев, проверяли колонии на наличие заболеваний, а также собирали мед. В поле, где был Мустафа, наши рабочие тоже окуривали колонии: от канистр поднимались облака дыма, устремляясь в синее небо с палящим солнцем. Мустафа готовил на всех обед: обычно чечевицу, булгур с салатом или рагу с пастой и яйцами, после чего мы ели мягкий сыр балади с медом. Там у нас стоял небольшой сарайчик с полевой кухней, снаружи был навес с вентиляторами, приносившими облегчение от жары. Мы садились обедать вместе: Мустафа во главе деревянного стола набивал рот пищей после трудного рабочего утра и макал хлеб в томатный соус. Он так гордился тем, чего мы вдвоем достигли. Но иногда я думал: не вызвано ли это страхом перед неизвестностью, перед грядущей катастрофой?
Мустафа в пять лет потерял мать. Та умерла во время родов вместе с новорожденным малышом. Мне казалось, кузен всегда жил на краю пропасти и ценил все, что у него есть, с благоговением ребенка. «Нури, – говорил он, стирая соус с подбородка, – посмотри, что мы создали! Разве не чудо? Разве это не чудо?» Но в его взгляде проскальзывала темнота, еще в детстве засевшая в сердце.
Глава 7
Утром иду в ванную и вижу, что дверь в спальню Диоманде широко открыта. Сам он собирает разбросанные по полу бумаги. На смятой постели лежит раскрытый Коран. Парень складывает листы в ящик, распахивает шторы, наполняя комнату солнечным светом, и, ссутулившись, садится на край кровати. Он одет лишь в спортивные штаны, а футболку держит в руках.
Диоманде не заметил, что я стою возле двери. Его мысли где-то далеко. Он медленно поворачивается к окну, и я вижу странный дефект на его спине, на месте лопаток. Там есть маленькие тугие комки, белые крылья, как у вылупившегося птенца. Я не сразу осознаю увиденное. Парень быстро надевает футболку. Шаркаю ногами, и он поворачивается ко мне.
– Нури… так вас зовут? – Вздрагиваю от его резкого голоса. – Я встречался с Люси Фишер, – говорит он. – Очень приятная дамочка. Думаю, она за меня переживает. Я просил ее не беспокоиться: «Миссис Фишер, не беспокойтесь! В этой стране миллион возможностей. Я найду работу! Мой друг сказал: если я ищу безопасной жизни, то должен приехать в Великобританию». Но она насторожилась еще больше, и теперь я тоже беспокоюсь.
Стою и смотрю на Диоманде. Не могу ничего ответить.
– Когда умер отец, нам пришлось туго. Работы нет, денег совсем мало, нечем кормить двух сестер. Тогда мама… она сказала: «Диоманде, я найду денег, и ты уедешь, уедешь отсюда и найдешь способ помочь нам!»
Он сутулится сильнее, отчетливо проступают неровности на спине. Диоманде упирается ладонями с длинными пальцами в колени и встает.
– Вечером, перед моим отъездом, она приготовила мне вкуснейшее в мире блюдо: кеджену![6] – Он облизывает пальцы и закатывает глаза. – Я уже много месяцев не ел кеджену, но тем вечером она готовила специально для меня.
Смотрю на спину парня, слежу за движением крыльев под футболкой, когда он наклоняется за сандалиями, обувая их на носки. Похоже, ему больно.
– Что с вашей спиной? – спрашиваю я.
– Искривлен позвоночник с самого младенчества, – говорит он.
Должно быть, я слишком пялился на него, потому что Диоманде замолкает и смотрит на меня. Он такой высокий, что даже стоя сутулится, и я вижу, что у него глаза старика.
– Придете на чай с молоком? Мне очень нравится.
– Да, – выдыхаю я. – Увидимся внизу.
Я запираю дверь в ванную комнату, чтобы снова не зашел марокканец. Умываю лицо, мою до локтей руки и ступни, обтираю голову. Потею и никак не могу выкинуть из головы крылья и сосредоточиться на словах молитвы. Встаю на коврик, чтобы сказать «Аллах акбар», и ловлю в зеркале над умывальником отражение своего лица. Замираю, накрыв ладонями уши. Я сильно изменился, но в чем именно – не пойму. Да, раньше не было таких глубоких морщин, но кажется, будто глаза стали другими: они темнее и шире, все время начеку, как глаза Мухаммеда, но дело не только в этом. Изменилось что-то еще.
Гремит дверная ручка.
– Эй, старый хрыч!
Я не отвечаю, спуская горячую воду, пока не запотевает ванная. Надеюсь увидеть Мухаммеда, но его здесь нет.
Неторопливо одеваю Афру. Даже не знаю, почему она не делает этого сама. Жена замерла передо мной, опустив веки, пока я накидываю на нее платье и покрываю голову хиджабом. Афра не направляет мои пальцы, когда закалываю волосы, просто молча стоит. В зеркале вижу, что ее глаза все еще закрыты. «Почему же они закрыты, раз она все равно не видит», – думаю я, но не спрашиваю. Жена так крепко сжимает стеклянный шарик, что белеют костяшки. Затем она ложится на кровать, берет с тумбочки блокнот и кладет себе на грудь. Афра не двигается, находясь в полной тишине созданного ею мира.
Когда мы спускаемся, я не вижу в гостиной марокканца и Диоманде. Хозяйка говорит, что они вышли погулять под солнцем. Она снова занята уборкой. Сегодня у нее яркий макияж: длинные черные ресницы слишком большие и неестественные, алая помада напоминает свежую
