На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж - Анна Бялко

– Сашка ушел. Я не могу его не пустить. Он сам решает. Я сейчас еду к Катьке, там поближе, буду ждать.

Снова набираю Севке. Говорю, что одеваюсь и выезжаю. Он страшно злится, кричит. Оказывается, я его поймала на одной ноге, ему уже некогда, его ждут мужики, он едет к друзьям пить водку, и все это не женское дело.

– Я не могу тут одна! – кричу я в ответ. – Я еду, если ты меня гонишь, я поеду к Лильке, мы с ней пойдем.

– Черт с тобой, поезжай, только быстро, с одиннадцати комендантский час объявили, и сиди там, горе мое. Жди моего звонка и до этого – никуда!

– Я хочу с тобой! – снова начинаю я, но он, не дослушав, вешает трубку.

Перезваниваю Ляле, чтобы сказать, что пойду к Катьке с ней, но у нее занято, а мне уже некогда, я на взводе.

Пространство вокруг меня начинает закручиваться в тугую спираль, в глазах темно, в мозгу прыгают белые пятна. Я одеваюсь походным образом: джинсы, Димкина ковбойка, старый свитер. Судорожно собираю в сумку бинты, пузырек со спиртом, какие-то лекарства. Зачем-то сую сверху перочинный нож и вылетаю из дому.

В метро красные цифры на табло высвечивают двадцать один час с минутами. В вагоне тихо и пустовато. То там, то сям замечаю мужиков в штормовках, с рюкзаками. Они едут. И я тоже.

С этого начинается ночь с 20 на 21 августа 1991 года.

Лилька живет возле трех вокзалов, на «Красносельской». Поганый, темный район, старые дома, полно вокзальной шпаны. Идти к ней от метро страшновато даже днем, но сейчас я пролетаю это расстояние на одном дыхании, ни разу не оглянувшись через плечо. Мне так страшно, что тут не до хулиганов. Это даже не страх, просто я в таком напряге, что даже сама чувствую, насколько жестко стало внутри.

Лилька встречает меня словами:

– С одиннадцати комендантский час, сейчас десять, дед заснул, мы еще куда-то успеваем!

Успеваем, только вот – куда? У Ляли с Сашкой никого нет, Сашка у Белого дома, Ляля на пути к Катьке. Где Севка – я так и не знаю, он сюда не звонил. Катька уже боится пускать нас к себе, у нее собралось человек семь, не считая родителей, а под окнами ходят патрули. К Лильке сейчас должен подойти Вова, ее старинный знакомый, периодически – раз в год – предлагающий ей выйти за него замуж, получающий отказ и остающийся после этого верным другом. Надо дождаться Вову. Тем самым ночевать, похоже, придется здесь, а утром, часа в четыре, бежать на площадь с бинтами и медикаментами.

Вова приносит с собой здоровенный арбуз и радиоприемник. Теперь можно слушать «Эхо» и хоть что-то знать. Но по радио передают нечто совсем жуткое. Народные депутаты, сидящие в Белом доме, зачитывают прощальные послания: «Мы будем здесь до последнего, не посрамим народного доверия, прощайте». Состояние уже даже не страха, а какого-то ступора.

Обстановку слегка разряжает Вова – огромный, спокойный и добрый, как медведь, он пытается успокаивать нас неуклюжими шутками. Он служил в армии, и мы пытаемся добиться от него хоть каких-то диспозиционных предсказаний, но без толку.

Мы все сидим на кухне за столом вокруг приемника, и Лилька попутно ставит на стол какую-то еду, разрезает Вовин арбуз, пытается нас накормить. Вова ест, а у меня при попытке проглотить кусок арбуза сжимается горло, и я, едва не подавившись, больше в сторону еды не рыпаюсь.

Потом я ухожу в комнату, ложусь на Лилькин диван, пытаюсь заснуть или хотя бы расслабиться, но тут звонит телефон. Вскакиваю:

– Что там?! И Лилька мне:

– Да ты спи, это Ляля, ей звонил Сашка, пока все спокойно, они в порядке.

– Сашка оттуда звонил?

– Оттуда, оттуда. Они с Севкой там.

Все. Ожог. Удар. Я ничего не знаю. В глазах, что называется, темно, но при этом все очень ярко, и слепота, наоборот, белого цвета. Я как-то мечусь в пространстве и что-то механически делаю – пытаюсь закурить, ломаю спички, сигарету, звоню Ляле. Разговор выходит бессвязный, и вообще зря. Лилька отбирает у меня трубку, усаживает в кухне на стул, вливает в меня стакан воды и всыпает горсть каких-то успокоительных таблеток. Среди всего этого очень четко всплывает мысль: «Ляля с Сашкой хоть проститься успела». Господи, я же так и не сказала ему ничего, я и сама не знала, но, если так больно, наверное, это и есть любовь...

Мы слушаем радио. Тональность репортажей похоронная, но ребята-журналисты все равно молодцы, работают на последнем пределе. От Белого дома велят уйти всем женщинам, мужчинам объясняют, как нужно строиться в ряды, как держаться друг за друга, откуда ждать нападения. Неизвестно, каким оно будет, – то ли танки, то ли десант с вертолетов, то ли просто газовая атака... На всякий случай разъясняется, как себя вести в каждом случае. Реально, конечно, люди просто играют роль живой стены. Перед государственной военной машиной...

Я монотонно, как пономарь, повторяю: «Мне надо идти туда». Лилька звонит девчонкам выяснять обстановку, те кричат: «Не смейте сюда идти, под окнами стрельба – патрули». Посреди разговора связь вдруг прерывается. Но это не происки врагов, это где-то в очередной раз порвался длинный шнур проводки старенького телефонного аппарата.

Следующие двадцать минут мы с Лилькой судорожно ползаем на коленях по полу вдоль вытянутого шнура, теребя пальцами каждый сантиметр, – ищем место обрыва. А Вова – бывший связист – стоит над нами, созерцая нашу суету с высоты своих двух метров, и нежно повторяет:

– Господи, как хорошо, когда женщины наконец-то занимаются делом.

Но вот телефон починен, связь восстановлена, все вернулось на свои места. Стрелки на часах тоже, кажется, нашли свое место на веки вечные – они просто приклеились к циферблату. Сдохли. Стоят на месте и не желают идти вперед. Время остановилось.

По радио передают: «Прорвано первое кольцо баррикад. 0.38 – трое убитых. 0.43 – четверо убитых». И еще что-то в том же роде. Боже! Какая разница, сколько убитых, а если среди них – мой? Боже! И ведь все только началось, ведь убивать продолжают! А если – мой! Я уже не могу ни думать, ни слушать. Я только молюсь. Лилька рядом – тоже. Потом радио отключается – «Эху» перекрыли кислород.

Потом как-то вдруг – мы сидим уже в комнате, на диване с ногами, и Лилька вслух читает Евангелие от Луки. Беру у нее книжку, продолжаю читать. Я произношу слова механически, не понимая их смысла, и вдруг этот смысл – родная, детская, много раз читанная Костьке на ночь сказка Рождества – начинает проступать сквозь мрак и ужас окружающей ночи. Понемногу отпускает, становится легче.

Звонит телефон. Это кто-то из Лилькиных знакомых, с площади. По его словам, там все не так страшно, у самого Белого дома жертв нет, критические столкновения были в туннелях. С этой информацией мы перезваниваем Ляле. Она в ступоре, разговаривает, как автомат: «Я сама знаю. Я выстрелов не слышу».

Меня, наверное, наконец пробирают Лилькины таблетки, потому что я вдруг чувствую в голове звенящую легкость, глаза закрываются, все плывет, и прямо так, как сижу, в кроссовках и джинсах, я отключаюсь, проваливаясь неумолимо в окружающую меня темноту.

СРЕДА, 21 августа

Кто-то дергает меня, трогает, тормошит, вырывая из темноты. Это Лилька:

– Вставай, полпятого. Пора идти!

Мы быстро подхватываемся и тихо, не зажигая света, чтобы не разбудить деда, выходим.

Город пустой. Рассвет еще не занялся, но все небо затянуто, так что утро и не обещает быть солнечным. Нас, несмотря на это, почему-то охватывает то ли азарт, то ли просто дурацкое веселье. Новый день наступает, елки-палки! Мы бежим по кривым переулкам, переговариваясь на ходу.

По Садовому кольцу возле трех вокзалов идет колонна танков. Мы их уже не боимся, машем солдатикам рукой, кричим:

– Ребят, подвезите до Белого дома! Они радостно отвечают:

– Садитесь, таких красивых бесплатно довезем!

Вдруг рядом с нами я замечаю троих парней в штормовках, с чем-то длинным и зачехленным в брезент защитного цвета. Эту штуку двое из них волокут на плечах, а третий тащит два рюкзака.

– Смотри, – говорю я Лильке, – рабочий тащит пулемет.

– Сейчас он вступит в бой, – подхватывает она.

Мы стоим на светофоре, пропуская колонну бронетехники. Мы с Лилькой живо обсуждаем, что же это в конце концов такое, БТР или БМП. Вова время от времени подает нам авторитетные реплики. Вдруг тот, что с рюкзаками, робко подходит к нам.

– Ребят, – в его глазах суеверный ужас, – мы только что с поезда, две недели на байдарке плавали, что у вас тут происходит? Давно вы так?

Мы радостно пускаемся в объяснения, но тут на светофоре наконец зажигается зеленый свет, колонна БТРов (или БМП) резко тормозит, и мы устремляемся через переход, дальше, дальше.

На Бульварном кольце мы с Лилькой в голос начинаем орать песни – воинственные щербаковские марши. Около Пушкинской площади мы внезапно замечаем едущее по бульвару одинокое такси, бросаемся под колеса наперерез, голосуем. Шофер, узнав, куда мы едем, обещает подвезти нас бесплатно.