Расскажи мне всё! (СИ) - "Меня зовут Лис"

— Не достоин того, чтобы по нему скучали, — договариваю я вместо неё.

Так и должно было произойти.

Я бросаю последний беглый взгляд на девушку. Её глаза подобны серым зеркалам, в которых отражается тёмное низкое небо. Встаю и, чересчур сильно хлопнув дверью автомобиля, подхватываю её почти невесомую сумку и несу к поезду.

Может, самым прекрасным моментам в жизни не суждено длиться вечно? Может, именно это и делает их такими сладкими? Их мимолетность? Или я просто себя успокаиваю. Я не знаю что делать. Я не могу быть рядом с ней сейчас, потому что нет никакого способа, с помощью которого я бы смог сказать правду, не перевернув её мир с ног на голову.

Я чувствую, как сильно обидел Китнисс вчера, могу понять, насколько ей сейчас плохо, но это к лучшему. Эту боль возможно вынести. Уж я-то знаю. Мы с болью давние приятели. Я позволяю ей существовать, цвести и разрастаться во мне, продлевая её жизнь своими бесконечными мыслями.

Я вхожу в вагон, занося сумку Китнисс в купе, ставлю её на столик и возвращаюсь на перрон. Словно сигнал к прощанию, небо разрезает золотистая вспышка молнии, и тяжёлая серая туча с победным грохотом обрушивает на землю первые тяжёлые капли. Окна поезда начинают плакать под мелкой дробью, вырывающейся из раздосадованных туч, поезд свистит и выпускает облако белого пара откуда-то из-под колёс.

— Отправляемся через 15 минут, — сухо выкрикивает проводник, провожая из вагона надоевших ему извечно долго прощающихся, заталкивая внутрь туристов и путешествующих по делам чиновников.

— До встречи, — говорю я, но понимая, что взял Китнисс за руку, легко касаясь её ладони пальцами, тут же отпускаю. Зачем я это делаю? Я слишком эгоистичен, чтобы взять и просто так уйти. Я хочу вновь согреться в её тепле, хотя бы на краткий миг.

Необходимость нашего неизбежного «Прощай» ударяет меня в этот момент как никогда сильно. Но так нужно, поэтому я надеваю свою лучшую маску — равнодушия.

— Как доберёшься в Двенадцатый позвони, хорошо, — коротко говорю я.

— Только не притворяйся, что ты за меня переживаешь, — резко бросает она мне в лицо.

— Я не притворяюсь.

— Ну, тогда не надо этой фальшивой заботы, ладно? Я никто для тебя… — вздрогнув, она обнимает себя и уходит внутрь вагона, а я, отпуская, теряю её. В очередной раз.

— Ты — моя жизнь, — мечтаю ответить я. — Ты всё для меня. Единственный свет, который по-настоящему проник через мою броню. Ты мое счастье, мой огонь. Я никогда не встречу другой такой, никогда не захочу никого так, как хочу тебя. Я мечтаю показать тебе насколько прекрасным может быть поцелуй. Хочу подарить тебе самую счастливую жизнь.

Но выходит лишь оглушительная разрывающая тишина.

Стоит мне дать слабину, и я выложу каждый секрет к ногам любимой девушки. Я жажду её, как огонь жаждет воздуха. Я ощущаю себя живым — по-настоящему, поразительно живым — только тогда, когда вижу любимую улыбку.

Люди суетятся вокруг, расталкивая идущих рядом плечами и проталкивая тяжёлые чемоданы в грузовые отсеки. Капли, перекрикивая друг друга, торопливо скользят по стеклу и металлу, и поезд, вновь испуская тяжёлый вздох, готовится сбежать от начавшегося дождя. И среди этого потока хаоса, очевидная, неуловимая правда бьёт ключом во мне, мимо стен лжи, которые я годами строил вокруг себя, что…

… с ее стороны всё было лишь притворством, она расчётливая стерва, игравшая на моих чувствах, она никогда меня по-настоящему не любила и не полюбит…

Осознание ярко вспыхивает в голове и с оглушительным хлопком взрывается, снося все возведенные стены лжи и оставляя единственную правду…

— Я все ещё люблю тебя, — шепчу я в одиночество вокзала.

***

После нескольких лет работы в президентском клубе я понял, что все женщины для меня одинаковые. Не важен цвет волос, фигура, рост или голос. Они пустые и фальшивые. Но каждая из них всегда считала себя особенной.

Забавно, но я не замечал одну очевидную вещь до тех пор, пока не переспал с Астерией-Трояной Нокс, дочерью одного очень крупного промышленника. Это выглядело как свидание, где секс выступал в виде проявления моего расположения к этой девушке, но никак не обязанностью. По крайней мере, Президент считал так.

Как только я вошёл в огромный круглый зал, где проходил благотворительный аукцион, в котором я участвовал в качестве одного из авторов картин, то понял, что в Капитолии ничего не делается наполовину. Это мероприятие было больше похоже на бал в честь инаугурации Президента или открытия Голодных Игр. Весь зал был украшен красным бархатом, сотни живых бабочек порхали от гостя к гостю, массивные хрустальные люстры переливались всеми оттенками радуги под ярким светом софитов, а на сцене выступали музыканты. На больших круглых столах располагались светло-жёлтые водопады шампанского, а кокетливая брюнетка в тот вечер не отходила от меня ни на шаг.

— Классно, правда? — девушка протянула руку, и мне пришлось сверкнуть своей обычной ослепительной улыбкой. Она улыбнулась в ответ, а я заметил крошечный бриллиант в её левом резце, который отбрасывал сверкающие блики, отражая свет прожекторов. — Давай возьмем чего-нибудь выпить.

Всё началось с пары бокалов алкоголя, продолжилось минетом в гардеробной комнате, а закончилось в номере отеля, на цокольном этаже которого и проходило торжество.

— Я знала, что ты захочешь меня, — произнесла Астер победным голосом, подняв с пола свой ярко-красный кружевной бюстгальтер и несколько раз покрутив его в руках. Мы как раз только закончили, и я медленно курил, сидя на кровати. — Все подружки говорили мне это, ведь я — твой типаж.

Бросив небольшой окурок в бокал с вином, я потянулся за брюками от костюма, только вчера законченного Порцией специально к этому мероприятию, и вопросительно посмотрел на нее.

— А у меня есть типаж? — ухмыльнулся я. Астер в этот момент уже натягивала платье.

— Конечно, — абсолютно серьезно, кивнула она. — Тебе нравятся невинные и смущающиеся длинноволосые брюнетки. Такие как я.

Я прекрасно понял, кого она имеет в виду, но, видимо, ради соблюдения приличий девушка решила не называть имя Китнисс Эвердин. Она кокетливо пожала плечами, улыбнувшись мне, но я не увидел в её лице и тени невинности, потому что всего полчаса назад её губы обхватывали мой член.

— Серьезно? — спросил я глухо и стал застегивать чёрные пуговицы на моей кипельно белой рубашке.

— Да. Все это знают, потому что тебе разбила сердце именно та шлюшка, — поправив причёску и вновь накрасив губы красной помадой, девушка открыла дверь и бросила напоследок, — не переживай, я не разобью тебе его снова. Давай, одевайся, жду тебя внизу.

И с этими словами Нокс выскочила из комнаты, чтобы присоединиться к своим друзьям, ведь ещё вся ночь была впереди. А я сел на край кровати и погрузился в раздумья.

Никакая девушка не была в состоянии разбить моё сердце, потому что уже нечего было разбивать. Если оно у меня и было, то определённо стало холодным, словно камень. Целая куча девушек искренне пыталась сделать меня своим возлюбленным за последнюю пару лет, но я ни с кем не сблизился.

Теперь, встревоженный наблюдением Астерии, я взъерошил волосы и подумал, неужели она права. По большей части девчонкам нравилась окружавшая меня аура творческого флера. После того, как Сноу «официально» вывел меня из клуба, оставив лишь самых необходимых для него клиентов, даже верхушке капитолийской знати я был известен как вольный художник, свободный и меняющий девушек по одной лишь вечерней прихоти. Правда, никто не догадывался, что не по своей, а по президентской. Официально меня не существовало в каталоге Сноу, меня невозможно было выставить на аукцион или заказать на вечер, и вроде я должен был вздохнуть с облегчением, но не получалось.

Вспоминая эту историю, я выхожу из машины и ожидаю, что смогу почувствовать свободу из-за того, что позволил уйти единственной девушке, имеющей на меня влияние, но ощущаю знакомое чувство, на которое моё сердце и осталось способно: боль.