Живый в Помощи(Записки афганца 1) - Виктор Николаев

Как могло случиться, что так быстро убили девятерых человек, успев даже вывернуть им карманы, навсегда осталось загадкой. Но промыслом русского Бога мудрый афганский змий спас одному из десантников жизнь. Через четыре часа Аркаша на двух „бэтээрах“ вывез своих людей на „Чайку“, предварительно каждого завернув в плащ-палатку. Вечером „Скобе“ предстояло доставить их в Кабул, захватив в Бараки еще троих „двухсотых“.

Взлетев с „Чайки“ с грузом „двести“, состоящим из этих девяти человек, одетых во все чистое, два борта ходко пошли на Бараки, прозванном на армейском просторечье „язвой на теле Востока“. Там дислоцировалась часть, являвшаяся одним из ответвлений „Чайки“. Бараки служили воротами, через которые шли из Пакистана все дьявольские грузы, на перехват которых выходили и эти девять сибиряков.

В Бараки приземлились в час ночи. Все свободные от дел десантники собрались на решетчатой небольшой взлетной полосе, чтобы проводить своих друзей. Так как ведущий борт был уже занят девятью „ноль-двадцать-первыми“, то тяжело раненых — „двухсотых“ Виктор с ребятами принимали на второй вертолет.

Попрощались, выпили, поцеловались, и пара вырулила на взлет. Вдруг выключенные бортовые огни (взлетали в полной темноте) зажглись снова.

— Что? — спросил Виктор.

— Сам не понимаю, — ответил командир. — Кабул не дает „добро“ на взлет. Введен литер „А“ на воздушное пространство по нашему курсу. Теперь, пока какой-нибудь чинуша не пройдет над нами выше десяти тысяч, мы будем ждать.

— Долго? — спросил Виктор.

— Никто не знает, нам же не сообщают время взлета.

А в лобовое стекло вертолета уже стучали баракинцы:

— Что стоим, мужики?! — орали они. В голосах пока сквозило удивление. Командир откатил блистер и выключил двигатель.

— Кабул не дает взлет, — прокричал он, — придется подождать.

— Как подождать?! — закипели местные. — С ума сошли?!! Раненых же надо немедленно доставить в кабульский госпиталь!

Подбежавший баракинский комбат потребовал откатить люк. Навалившись на командира вертолета, он, еле сдерживая себя, прокричал:

— Там их уже „бэтээры“ ждут на полосе, чтобы доставить на операцию. У них счет идет на минуты.

— Ну, не могу я, — безсильно отбивался командир вертолета.

Попытавшегося вмешаться, чтобы объяснить положение, Виктора, комбат грубо треснул кулаком в грудь:

— Заткнись! А в открытый блистер уже орали взбешенные десантники:

— Вам что, этот борт с „козлом“ на десяти тысячах мешать будет? Вы же выше четырех не идете.

— Не дает нам Кабул „добро“, — попытался еще раз миролюбиво объяснить ситуацию вертолетчик, но получил такой удар по лицу, что голова дернулась и ударилась о бронеплиту за спиной и по вертолету прошел гул.

Открывший было рот, чтобы вступиться, Виктор тут же получил короткую затрещину, после которой еще три дня объяснялся только на пальцах. Рассвирепевший комбат, стоя на коленях перед одним из раненых, у которого изо рта тонкой струйкой сочилась кровь, зловеще произнес:

— Будь спокоен! Или они немедленно взлетят на Кабул с вами, или без вас — на воздух!

Тут уже не выдержал правый пилот, тыча пальцем на командира вертолета:

— Вы же, идиоты, его нокаутировали! Как он сейчас поведет борт? Ты что ли за „ручку“ сядешь, придурок?!

Комбат уже и сам понял, что перебрал, начал приходить в себя:

— Запросите Кабул, я сам поговорю. Через двадцать минут из Кабула сообщили, что литер „А“ снимается. Борт баракинскую зону прошел.

При подходе к Кабулу один „двухсотый“ умер. Видимо, литер „А“ отобрал у него время, необходимое, чтобы успеть на операционный стол. При резком снижении умер второй: из-за перепада давления у него изо рта струёй хлынула кровь, которую не удалось остановить. Но по-другому сесть было нельзя. А по дороге в госпиталь скончался третий, на сорок минут переживший друзей. Но литер, шедший на Кандагар, такие мелочи не интересовали.

Утром все было плохо: жуткий холод, несмотря на солнце, пробирал до костей; заунывный и протяжный голос муллы с ближайшего минарета навевал смертельную тоску. У Виктора заплыл правый глаз и вдобавок невыносимо болела челюсть, так что нельзя было разговаривать и приходилось учиться объясняться на пальцах.

Хмурый командир вертолета хоть и мог разговаривать, но похоже мало что понимал. Стремясь поправить положение, бортач предложил выпить и закусить. До третьего стакана дело не дошло. На стоянке с ненавистным названием „литерная“ началась какая-то странная парадно-траурная возня. Командир пальцем попросил „правака“ — правого летчика — выяснить, что происходит, и не сдвинут ли нас в другое место. И, глупо кивая стукнутой головой, попросил сделать это поскорее.

— И так стоим тут, как „три тополя на Плющихе“.

Вернувшийся минут через пятнадцать пилот сказал, что приказано сдернуть в любое другое место и замереть.

— Что, опять съемки? — съязвил кто-то.

— Ага. Телезвезда войны снимает очередной боевой сериал. Сейчас свезут человек сто бачат, они будут палить за кадром в воздух, жечь подбитую технику, а он с микрофоном и в новых джинсах станет вещать по Союзу в двадцать один ноль-ноль о том, что враг снова разбит и победа — за нами, — продолжили строить догадки сидевшие в вертолете.

— Нет, на этот раз съемки с почетной отправкой, — сказал летчик. — Нам дали десять минут, чтобы убраться с глаз долой.

На аэродроме снимали почетную отправку погибшего журналиста. Кучкой стояли верхи армии, провожавшие неизвестного „Скобе“ человека. Для погибшего представителя второй древнейшей профессии был заказан отдельный борт с салоном вместимостью на триста человек, где поставили один-единственный гроб. Этот „тюльпан“ шел с конкретным адресом.

К сожалению, такой чести не удостаивались ежедневные ноль-двадцать-первые. Бывало, что их, развозя по Союзу, доставляли не по тем адресам. Потом парня из Новосибирска искали во Пскове, курянина на Урале… А обезумевшие от горя родители, найдя своих убитых детей через две-три недели, привозили домой и хоронили, не смея ничего сказать о месте их гибели. На кладбищенских плитах указывались только имя-фамилия, даты рождения и смерти… Все.

Отпускники возвращаются

Забрав из Кабула отпускников, на „Скобу“ возвращались сытые и ленивые. Трезвым был только правый летчик, как самый здоровый и отлупленный меньше всех в ночной баракинской транспортировке „двухсотых“.

Когда при тусклом салонном освещении за сооруженным наспех из ящиков с боеприпасами столом подняли третий тост, вертолет качнуло, будто лодку в сильнейший шторм. И одновременно над головой пронесся звук, похожий на сильный продолжительный выдох гиганта.

Все, находившиеся в салоне, повалились сначала вправо, а затем, вперемешку с вещами, — влево. Дверца, ведущая в салон, оглушительно хлопнула, как пистолетный выстрел. Безконтрольно болтавшийся еще несколько секунд вертолет с трудом выровнял положение.

— 0-о-го! — произнес кто-то.

Мгновенно протрезвев и выгребаясь из общего завала, отпускники с экипажем стали наперебой строить догадки.

— А „правак“ — молодец, удержал борт, — к Виктору вдруг вернулся дар речи.

Отпускник-„дед“, наконец, усевшийся на сиденье и продолжающий держать во рту не прикуренную папиросу, изрек:

— Уже второй раз со мной такая ерунда. Это „НЛО“ из Пакистана гадят нам таким образом. Похоже, к нам заходят борта с выключенными огнями, без опознавательных знаков. Видимо, американские Ф-15, у них мощная радиолокация: они хорошо нас видят и стараются так сближаться с нами, что при проходе чиркают по нам воздушной волной, как лезвием. Мне кабульские ребята на командном пункте говорили, что в последние три месяца стали часто наблюдать на своих радарах эти неопознанные засветки. Они заходят из Пакистана или из Ирана и туда же уходят.

— Ага! Ребята из НАТО крылышки точут, сожрать нас хочут, — в Викторе проснулся поэт-юморист.

На вновь собранный стол водрузили начатую бутылку водки, из которой в этой суматохе не вытекло ни капли. Распорядитель пира хранил ее пуще зеницы ока, лежа вверх тормашками под ящиками.

— Так, — возбужденно заерзал командир, — „праваку“ благодарность за наши спасенные шкуры, а тому, кто водку русскую сберег, ходатайствуем на орден.

За то и выпили.

В девять утра было объявлено построение всего личного состава. Обычно на такие построения выползали все, даже с посторонней помощью. Уж больно веский был аргумент, хотя погода стояла не просто не летная, а даже и не ходячая. Низкие рваные облака, сырые и тяжелые, цеплялись за головы собравшихся.

— "…А я в Россию домой хочу, — всхлипнул какой-то «артист», — я так давно не видел маму".

Пока ожидали командира, прилетевший ночью отпускник рассказал анекдот-быль. Собравшаяся вокруг него куча народа смеялась так, что вызвала безпокойство местного «энкавэдэшника» — постоянно пьяного, внешне отзывчивого, шупленького старшего лейтенанта.