Больше не приходи - Светлана Гончаренко

— Да брось ты эту ерунду!

— Как брось? В милиции все точно надо.

— Какая же это точность: успела ты помочиться или не успела. Ты дело говори!

— Не скажите! Так вспоминать легче. Ну вот, я сходила… Нет, под кустом еще сижу…

— Валентина!

— Ну вас! Не мешайте! Сижу… Вижу в двери (дверь-то я открытую оставила, а то бы боялась) — парочка шмыгнула. Кто, вы думаете? Инна наша и дяденька из банка, который очкастый, в исподнем.

— Ты как разглядела? Темновато там.

— Не так уж и темно, чтобы балахон с кистями не узнать: блестит, весь в бусах. Да и он вырядился — не спутаешь. А голоса? Что я вам, дурочка? — обиделась Валька.

— Ладно, ладно, — успокоил ее Самоваров. — И куда они пошли?

— А в чуланчик. Знаете?

— Знаю.

— Я спать хотела. А тут думаю, нет, постою на сквознячке, вдруг опять затошнит. Стою тихонько, а они в чуланчике заперлись и фонарик там зажгли.

— И долго они разговаривали?

— Разговаривали они, как же! Вы ведь, Николай Алексеевич, знаете, какую она тут из себя персону ломает! Какую любовь изображает к Игорь Сергеичу! А как увидела того козла в ползунках, так сразу его в чулан потянула. Что интересно, все на этого животатого падают. И покатаевская в шляпе — тоже. Что значит — богатый. Но той-то, в шляпе, не обломилось, а Инка сразу в койку.

— Ты что, видела?

— Тут и видеть не надо. Вы сами на той раскладушке спали. Скрипит, как черт немазаный, утиль ведь ржавый! А эти скрипели — я думала, побудят всех в доме.

— И долго они там были? — Валькина информация Самоварова ошарашила, и он с трудом сохранял на лице служебную непроницаемую мину.

— А я знаю? Мне так спать захотелось…

— И ты пошла к себе?

— Нет, я еще на двор наведалась, по-маленькому снова… Воду-то пила! Сижу… Ага! Вот тут меня как раз видели.

— Кто?

— Девка покатаевская, у которой губы, как говядина.

— Каким же образом?

— Тоже под куст ходила, не знаю уж, по-маленькому или по-большому. Она уж сидела, тут я выхожу.

— Потом?

— Потом я к себе пошла. Спала, пока вы не зашумели. Чего чай-то не пьете, остыл, поди.

— Не остыл. Кружка еще горячая.

Кружка в самом деле жгла пальцы, но и без того было не до чаю. Самоваров то прикидывал, могла ли изящная любящая Инна прирезать гениального Кузнецова, то чудилась ему Валька — вчерашняя, пьяная, злая. Шла ведь добиваться справедливости! А по пьяной лавочке да под горячую руку… Конечно, рассказывает складно, да и вся эта физиология — ведро, два пальца, мокрый куст — очень даже убедительна. К тому же Валька видела, как Инна уединялась с Семеновым (но зачем? вернее, ясно зачем, но что в банкире могло ее прельстить? не деньги же, в самом-то деле?) Ничего пока не было ясно. А уединение в чулане — не алиби, увы, не алиби. Можно восстать с ложа любви и пойти пырнуть ножиком. Не до утра ведь они раскладушкой скрипели. С тем же успехом можно зарезать кого угодно и между двумя походами по-маленькому…

Самоваров снова вспомнил удушливую скипидарную вонь в мастерской. Кто же там все это переколотил? И когда? И кто пытался убрать осколки? Ясно, что произошло это незадолго, если не в самый момент убийства, иначе Кузнецов открыл бы все окна, ушел бы из мастерской, там ведь до сих пор дышать нечем. А если позже? Но зачем? Поднимать шум, бить стекло, подметать, затирать — судорожно, второпях, поскольку дом полон народа, войти могут в любой момент, и хозяин лежит посреди мастерской с дыркой в боку?.. Нет, разгром был учинен раньше. Самоваров снова представил размазанное пятно у мольберта, мелкие лужицы, клейкий ручеек, сочащийся прямо к двери… Собака, конечно, надежней, но и ему попробовать стоит. Самоваров наклонился и взял валькины шлепанцы, ярко-голубые с оранжевыми цветочками. Безвкусная китайская дрянь. Валька была в них вчера весь день и вечером тоже. Самоваров добросовестно обнюхал пыльные подошвы, пахшие чем угодно, но только не лаком и не скипидаром. Валька выпучила на него глаза, даже жевать начала медленнее.

— Николай Алексеевич, что это вы?

Самоваров не ответил, швырнул шлепанцы под стол и не поленился, нагнулся и стащил свой башмак. Внюхался — есть скипидар! А он ведь и по мокрой траве успел походить. Так что, не была Валька вчера в мастерской, что ли? Потому что обязательно спьяну влезла бы в пахучие лужи. У нее, правда, еще кроссовки имеются, но ее, вчерашнюю, с ее заседаниями в кустах и ведром, представить предусмотрительно и хладнокровно переобувавшейся он решительно не мог. Да и то, что она, выкрикивая угрозы, полезла наверх именно в этих идиотских шлепанцах он и сам прекрасно запомнил. Да, но что же его мимолетно удивило, когда он сейчас вошел в кухню? А! Вот! Джем! Николай заходил сюда вчера вечером, и никакого джема не было!

— Валерия, скажи-ка, откуда здесь у тебя этот джем? Он вроде бы в мастерской оставался?

— Егор принес. Ел тут, накрошил, как свиненок.

— Когда это было?

— Что вы ерунду какую-то спрашиваете? Вчера еще, наверное.

Ладно, ладно, ладно! Дождь идет, время идет. Скоро местные анискины тут будут. Что делать? Пойти, что ли, еще и кроссовки Валькины понюхать? Или перенюхать всю обувь у всех? Вот это уж точно бред. Нехудожественная самодеятельность. Курам на смех. Все равно вся обувь, вероятно, пойдет на экспертизу, там ясно станет, кто по скипидару топтался. Даже если успеют помыть, микрочастицы все равно сохранятся. Хотя ботинки и выбросить можно, в Удейке, например, утопить. Лучше не вынюхивать, не наводить убийцу на эту мысль.

— Дядя Коля, а я вас ищу, — вывел его из задумчивости Егор.

— Что такое?

— Пойдемте на верандочку.

Верандочкой Егор называл нечто вроде балкона, выходившего на зады Дома, прямо на мохнатые старые лиственницы. Место это чем-то Егору нравилось, он любил там сидеть, глядя в одну точку. «Медитирует», — язвил Покатаев, но Самоваров не мог не признать, что в лиственничной густой зелени, в том, как беззвучно покачиваются большие тяжелые ветви (это напоминало дыхание), действительно есть что-то завораживающее.

Сейчас на верандочке было сыро, ветром нанесло дождя и под навес.

— Дядя Коля, — начал Егор, устраиваясь на потемневшей мокрой лавочке, — я все понять не могу, что это дядя Толя говорил… ну, что мне полагается…

— А почему его самого не спросишь?

Егор неопределенно дернул щекой и плечом. Он сидел, широко расставив загорелые ноги в больших новых кроссовках. Такой молодой, очень молодой… Самоваров не мог представить, каким будет Егор лет, скажем, в сорок, настолько его черты не определились, оставались мальчишескими, очень милыми, впрочем. Самоваров постарался ответить всерьез, весомо:

— Я думаю, Анатолий Павлович имел в виду, что по закону после смерти человека его имущество достается, если нет завещания, поровну ближайшим родственникам — родителям, супругу, детям. Супруги у Игоря Сергеевича не было, родителей, кажется, тоже…

— Да, его тетка воспитывала, но она умерла давно.

— Ну вот, стало быть, ты и есть единственный наследник. Богатый наследник. Прямо как в мексиканском сериале.

— И я могу тут все брать?

— Ой, не знаю. Всякие еще формальности будут. Я, знаешь ли, гражданское право подзабыл как-то… Ты хоть совершеннолетний?.. А по большому счету, конечно, все твое.

— Вот это да! Сроду не думал. Прямо сразу можно будет взять все себе?

— Как раз не сразу. — рассудительно отвечал Самоваров. — Вот если бы Игорь Сергеевич умер, скажем, от диабета, то тогда все проще. Но он убит. Кем? Помнишь первый вопрос всех сыщиков: кому выгодно? Куи продест? — это по-латыни. Кто желает скорейшей смерти близким? Правильно, наследники!

По лицу Егора было видно, как не сразу, постепенно, до него доходит сказанное.

— Но это не я! — взревел он и даже вскочил со скамейки.

— А я разве сказал, что ты? — невозмутимо продолжал Самоваров. — Но прежде чем тебе дадут распоряжаться имуществом, будет расследование. Вот и все. А посему — садись и вспоминай, что ты делал вчера вечером после того, как все разошлись из мастерской.

— Сейчас. Сразу не могу. Я как чумной хожу. Я папу вон даже не видел, а все равно мороз по коже. Не могу поверить… Сейчас.

Он неподвижно воззрился на лапы лиственниц и выпятил нижнюю губу, что выражало усилие мысли.

— Ты когда с отцом последний раз виделся? — помог ему Самоваров.

— Вечером. Темно уже было, наверное, часов одиннадцать. Я поговорить хотел, а он меня прогнал. Кричал, что работать мешаю, даже матом…

— Так вы ссорились?

— Вроде того. И он меня вытолкал.

«Не отсюда ли стекляшки битые? — предположил Самоваров. — Что же он про это не говорит?»

— Что ты делал дальше?

— На кухню пошел. Поел. А вы знаете, что Валька вчера одна целую бутылку «Лимонной» вылакала? Как зюзя была.