Больше не приходи - Светлана Гончаренко

— Как долго вы разговаривали?

— Довольно долго. Не знаю, почему так получилось. Вышли уже во втором часу… Владимир Олегович, конечно, все подтвердит… Это алиби?

— Не знаю, — пожал плечами Николай. — А ловко у вас про алиби сказалось…

— Что ж тут удивительного? Книжки читаем, фильмы смотрим. Куда же без криминала… — она осеклась, почувствовав вдруг двойной зловещий смысл сказанного. — Знать бы, кто это сделал…

— И?

— Я его убью. Своими руками.

Сказано было серьезно, Самоваров даже поежился. Инна давила окурок в фаянсовой пепельнице. Окурок скрипел. Она тут же закурила снова.

— Инна, держитесь, — сказал Николай. — Впереди у вас много тяжелых дней, и силы вам будут нужны. Теперь еще один вопрос: было у Игоря Сергеевича завещание, или Покатаев сказал правду?

Инна пожала плечами:

— Я не совала нос в такие вещи. Но на Игоря не похоже. Писать какие-то бумаги?.. Он был далек от всего этого.

— Стало быть, все останется…

— Егору, наверное.

— Тут вас спросят: а вам не обидно?

Самоваров ждал ее слез когда угодно, только не сейчас, но они вдруг закапали, закапали. Инна даже закашлялась, замахала руками:

— Как вы можете, Николаша! Вы! Вы! Вы разве когда-нибудь замечали за мной какие-то меркантильные происки? Никогда, никогда ничего мне не было нужно! Я работаю! Сама!

Она схватила со столика и затрясла у него перед носом шершавую дешевую папку, должно быть, с рукописью. На папке была небрежная надпись: Мих. Сидоров “Бывшее и раздумья”.

— Мне ничего не было нужно, а сейчас и подавно. Моя жизнь кончилась. Ничего, кроме него, у меня не было. Его нет — значит, ничего нет. А вы о чем? Эх, вы…

Она вытащила из ящика стола флакончик с валерьянкой, налила воды в стакан, но руки ее так тряслись, что она сунула флакончик Самоварову:

— Накапайте тридцать!

Николай послушно накапал, и пока она пила, трудно и громко глотая, он говорил:

— Ну что вы так, Инна! Мы же договорились, что будем репетировать, и только. Обо всем этом — и сверх того! — у вас другие будут спрашивать, и вам надо учиться отвечать. Не очень пока выходит, но вы успокойтесь, подумать время еще есть. Лучше скажите, видели вы там, в мастерской, браслет, который…

Самоваров замялся, потому что надо было говорить про мертвую руку, про то невероятное и страшное, что случилось, а Инна еще держала в руках стакан с валерьянкой и отмазанные к вискам слезы еще не просохли. Тем не менее, ответила она спокойно:

— Это мой браслет. Как он там оказался? Я удивилась. Я уж и забыла про него, сто лет на глаза не попадался.

— Где же вы его хранили?

— Хранила — это слишком громко сказано. Тоже мне драгоценность! Валялся здесь, в столе, в шкатулке с безделушками: у него замок сломался… Года уж полтора назад. Игорь отдал чинить Боровских, ювелиру из бывшего Худфонда, приятелю своему. И что, вы думаете, этот алкаш-Фаберже придумал? Просто запаял намертво, и всё. Надеть браслет стало невозможно, разве что два пальца просунуть. Попробуйте при случае. Переделывать не было смысла, вещь все равно уже испорчена, а выбросить жалко. Так и валялся…

— А когда вы его последний раз видели в шкатулке?

— Не помню. Такие вещи не замечаешь; украли бы — не обратила бы внимания. Так ведь и украли! Но как он оказался в мастерской? Чушь какая-то.

— Не чушь, — вздохнул Николай. — Видимо, убийца хотел, чтобы подозрение пало на вас. Он, конечно, не знал, что браслет нельзя носить. Но меня другое занимает: помните все это битое стекло в мастерской? Не знаете, когда стол опрокинули? И кто?

— Вечером, когда мы… то есть, я… выходила из мастерской, все было на месте. Шума и грохота я не слышала, но ведь мы с Владимиром Олеговичем довольно долго беседовали в чулане… Боже мой, зачем меня понесло в этот проклятый чулан?! Я бы могла…

Губы у нее снова задергались, и Самоваров нарочито громко и бодро запротестовал:

— Вот этого не надо! Ничего мы наперед не знаем. И мой совет: вы, когда показания давать будете, о чувствах поменьше старайтесь… или о том, чего не сделали, а могли бы. Никакого сослагательного наклонения! А вот все что видели и слышали — поподробнее. Больше толку будет.

Она согласно покивала, помяла возле себя подушку, прилегла и вдруг сказала:

— А вы ведь, Николаша, знаете, кто убил.

Тот удивился:

— Ничего я не знаю.

— Так узнайте! Сделайте это для меня.

Самоваров, не считавший себя одним из ее рыцарей, попробовал отшутиться:

— Нет, никогда! Еще одно убийство? И вы, мстительница, гордо шествуете в зону? Этого я не допущу.

Слезы у Инны стояли наготове, то лились, то прятались. Сейчас они снова показались.

— Как вы можете сейчас шутить, Николаша! Допустим, я сказала лишнее, ну, что убью… Или не лишнее… Это все равно. Но кто-то же это сделал! Семенов прав: придет сиволапый Анискин или даже наедут спецы из области — чужие, из другой жизни — начнут нас мучить: кто с кем спал, кто кому наследует. Ведь ничегошеньки не поймут! Здесь явно другое. Вы знаете, Николаша, каков процент нераскрытых преступлений? — вдруг со смешной серьезностью спросила она. Самоваров попытался не улыбнуться. В душе он полагал, что процент этот довольно высок, потому что жизнь — такие потемки, а сцепление обстоятельств бывает так дико и случайно, что до конца разобраться можно только в наиболее примитивных случаях. Да и то не всегда.

— Николаша! Он не должен вот так уйти в этот процент! — воскликнула Инна.

— Кто — он?

— Он. Убийца.

— Или она.

— Она? — вдруг изумилась Инна и нахмурилась чему-то своему. — Или она! Боже мой…

— О чем, о ком вы подумали?

— Нет, ничего. Не должно. Пустяки. Ах, Боже мой…

После разговора с Инной Самоваров был в некотором смятении. Конечно, бред, что он может найти убийцу. Он не клюнет на грубую лесть Инны (он-де умный, проницательный, знает людей и жизнь, а самое главное, знает Афонино, Кузнецова и в курсе всех отношений окружавших Кузнецова людей). Стас? Конечно, Стас приедет, Семенов все-таки фигура. Стас прекрасный профессионал. Если кто-то и найдет убийцу, то именно он. Но в чем-то Инна права. Самоваров тут же представил себе суровую Стасову физиономию с глубокими рытвинами на щеках, называемыми в народе собачьими ямками, и вспомнил его последнее дело. В газетной колонке происшествий (Николай прочел ее уже здесь, в Афонине, и искренне позабавился) оно излагалось так: «Нигде не работающий Х., 1960 г.р., будучи в состоянии алкогольного опьянения, затеял драку со случайными собутыльниками, нигде не работающим В., 1946 г.р. и З., 1978 г.р. Х. нанес В. восемнадцать ножевых ранений, из которых девять оказались смертельными. З. скончался от черепно-мозговой травмы, которую Х. нанес ему утюгом. Труп В. преступник выбросил в окно, а затем спустил в открытый канализационный колодец. Вернувшись в квартиру, Х. спрятал труп З. в буфет, похитил б/у носильные вещи, видеомагнитофон и телевизор, принадлежавшие, как и квартира, родственнице В., находившейся в отпуске. Похищенные вещи Х. продал на мини-рынке «Мечта», купил водки и отправился на квартиру нигде не работающего Щ., 1961 г.р., куда пригласил и трех встреченных им по пути девушек 1983, 1982 и 1985 г.р., с которыми сразу же вступил в половую связь. Преступник был оперативно задержан группой капитана милиции Новикова С.В. при попытке нанесения тяжких телесных повреждений одной из девушек, также находившейся в состоянии алкогольного опьянения». Умный суровый Стас раскрывал массу подобных преступлений, старался по возможности отравить существование действующим в районе преступным группировкам, вдоль и поперек знал местный криминалитет и стал с годами безнадежным мизантропом. Он был уверен, что мир груб, примитивен и жаден, а правят им деньги, водка и собачий секс. Стас ловко нажимал на эти три безотказные рычага, и тут же всегда, как черт из машинки, выскакивала некрасивая голая истина. Самоваров чувствовал, что здесь, в Афонино, что-то не такое, не вполне привычное Стасово. Хотя бы потому, что никто не напился. Хотя нет, Валька была-таки пьяной! Секса здесь тоже хоть отбавляй, семь пудов любви, как в какой-то пьесе у Чехова. Деньги? Покатаев сразу вспомнил про наследство. Егор ребенок, но кто знает? Голова шла кругом. «Я дурак, начитавшийся детективов; надо сидеть и молчать в тряпку», — отбивался Самоваров от забрезжившей соблазнительной идеи.

«А неплохо было бы помочь Стасику, — вдруг сдался он соблазну, малодушно уступил. — Мало того, что я их всех тут знаю, и преступление, собственно, случилось у меня на глазах. Посмотрю, чем они займутся сейчас. Не может быть, чтобы преступник не проявился каким-нибудь образом. Не профессионал же орудовал, в самом-то деле… Первые часы самые плодотворные, потом пройдет смятение, придумается спасительное вранье, которому и сам виновник поверит в результате. Это тебе не в дымину пьяный Х., — тот матерится, несет все что ни попадя, ему в конце концов «нельзя, но можно» дать по пачке для освежения памяти. Здесь же собрались штучки тонкие, брезгливые. Стас таких тоже перевидал — «ничего не помню», «к сожалению, я отвернулся», «прискорбно, но ничем вам помочь не могу». Публика респектабельная, но пока пребывает в мандраже, может, что-то и всплывет. Пусть Стас потом сам разбирается, что важно для следствия, что нет, а и мне грош цена, если буду тут сидеть и хлопать ушами, ожидая Анискина. Не дай Бог еще какие улики уничтожат…»