Добыча - Эндрю Фукуда

— Мы гордимся двумя вещами, — говорит Крагмэн, размахивая полными руками. — Едой и пением.

Как будто по сигналу, один из старейшин оглушительно рыгает. Отвратительный запах гнилых яиц и прокисшего молока заполняет воздух вслед за мерзким влажным звуком.

— Это было не пение, — фыркает другой старейшина, и остальные одобрительно смеются.

— Здесь, — произносит Крагмэн спустя минуту, — та часть деревни, которая отвечает за еду. Достаточно принюхаться, чтобы понять, что ты попал сюда. Растолстеть можно просто от запаха, — он рассматривает дома. — Пойдем, заглянем внутрь.

Мы заходим в ближайший дом, пекарню. Воздух наполнен ароматами хлеба, пончиков и слоек. Я захожу первым и успеваю заметить выражения лиц работающих там девушек до того, как они понимают, что кто-то вошел. Они мрачны, печальны, как будто из помещения выкачали цвет, сделав все серым. Но спустя мгновение они начинают улыбаться и щебетать, как будто кто-то щелкнул выключателем.

— Какой сюрприз! Добро пожаловать! — говорит девушка рядом со мной, улыбаясь и порывисто подходя ко мне.

— Приготовьте для наших дорогих гостей лакомства в двойном размере! — уверенно приказывает Крагмэн. От его рта разлетаются фонтанчики муки, как пар от дыхания на морозе.

Нам дают попробовать корзиночки и суфле. Всё изумительно вкусно. Когда мы покидаем пекарню, девушки кланяются, прижав руки к груди, и, улыбаясь, благодарят нас за визит.

— Откуда вы берете всю эту еду? — спрашиваю я Крагмэна, когда мы выходим на улицу, где встречаем группу девушек, несущих ведра с водой. Они тоже улыбаются и кланяются, проходя мимо нас. — Все эти продукты, которые используют девушки. Ферма тут небольшая, так откуда же это все?

Крагмэн смотрит на меня, его глаза излучают веселье, как если бы ответом на мой вопрос было счастье и радость.

— Откуда-то они должны браться… — начинаю я.

— Благой Податель нас не оставляет, — говорит Крагмэн. — Он каждый день подает нам что-то новое, каждый день что-то новое.

— Я не…

— Ах, наконец-то мы пришли! В этой части деревни занимаются пением! — громогласно возвещает Крагмэн, отворачиваясь от меня.

Остальные старейшины не сводят с меня глаз, обжигая едким дружелюбием.

— Эти домики, — говорит Крагмэн, — лучшее, что у меня есть. Здесь мы готовим хор. Учиться могут только самые одаренные. Разве ты их не слышишь?

Он распахивает дверь, и музыка тут же утихает.

— Старейшина Крагмэн, мы так рады, что вы почтили нас своим визитом, — говорит девушка за пианино. Судя по животу, она как минимум на седьмом месяце.

Крагмэн улыбается:

— Я рассказал нашему гостю, как мы вами гордимся. Надеюсь, вы его не разочаруете.

— Разумеется, нет.

Мы обмениваемся любезностями. Голоса девушек звенят от радости, с их лиц не сходит улыбка.

Так в каждом домике, куда мы заходим: в плотницкой, в столярной, в ткацкой, в мастерских, где девушки учатся вязать спицами и крючком, вышивать гладью и крестиком, плести макраме. Везде нас встречают поклоны и высокопарные любезности. Даже те девушки, которых мы встречаем на улице, улыбаются с тем же натянутым дружелюбием, они демонстрируют сверкающие зубы, глядя в пол. Только младенцы в яслях — где стоят бесконечные ряды детских кроваток, — не участвуют в этих танцах вежливости. Только в их криках и воплях слышится неудовольствие.

Экскурсия заканчивается, когда вокруг темнеет. Мягкое свечение заката, окутавшее горы лиловой пыльцой, уходит с наступлением ночи. Почти все старейшины постепенно нас покинули, направившись в таверну и сославшись на то, что у них встреча. Со мной осталась только пара тех, что помоложе — мрачных и молчаливых. Моргая, включаются фонари.

— Мы отведем тебя в твой дом, — говорят они.

— Туда, где мои друзья?

Они качают головами:

— Нет, там нет свободной комнаты. Нам поручили отвести тебя в другое место. Тебе понравится. Дом недавно построили, совсем новый. Там больше никого нет. Будешь сам по себе.

— Я бы предпочел остаться со своими друзьями. Не понимаю, почему я должен быть один.

— Ну ладно. Ты не один такой. Девушка, как ее там зовут, эту малявку — Сисси — она на ферме.

Я застываю:

— Она не с мальчиками?

— У нее большие ноги. Девушкам с большими ногами запрещено ночевать в городе. Большеногие должны спать на ферме. Так говорится в законах.

— Помянешь черта, — говорит один из старейшин. — Вон она.

Сисси с группой из десяти девушек. Прямо за ней стоит старейшина и рассматривает ее зад с жутковатой сосредоточенностью. Его пухлые руки вываливаются из жилета-безрукавки, как волосатые комки сала.

— Эй, Сисси, — говорю я.

— Эй, — быстро отвечает она, — Джин. — Голос ее звучит печально.

Потом старейшина манит Сисси вперед. Группа идет дальше по мощеной дороге. Я смотрю, как они исчезают во тьме, чтобы появиться в круге света под следующим фонарем. У последнего фонаря Сисси оборачивается посмотреть на меня. Ее лицо маленькое и бледное. Она что-то говорит. Я читаю по ее губам: «Приходи ко мне». Потом она окончательно исчезает в темноте.

18

Во сне ко мне приходит Пепельный Июнь. Это странный сон, на грани полноценного кошмара. Снова Институт геперов, библиотека, в которой я останавливался. Затхлый запах пыли, плесени и пожелтевших страниц висит в воздухе. Пепельный Июнь появляется из темноты в свадебном платье с кринолином. Она спускается с потолка — сияюще бледная и невероятно грустная. Глаза у нее огромные, больше, чем в жизни, подведенные черным карандашом и полные слез. Но, беря меня за руку, она не плачет. Правда, она берет меня не за кисть, а за запястье, и это первый признак того, что что-то очень неправильно.

Мы по кирпичной дорожке скользим к Институту. По обе стороны стоят сотрудники Института. Они выглядят мрачными и не обращают на нас внимания. Они измучены и еле держатся на ногах, как будто долго ждали, пока мы пройдем мимо. Все молчат. Даже ветер, поднимающий в пустыне вихри песка, не издает ни звука. Мы входим в главное здание и ступаем на ковер (прикосновение шелка к моим босым ногам завораживает, кажется, каждая нить гладит мою кожу сама по себе). Охотники молча приветствуют нас. Они свисают с потолка и неспешно почесывают запястья. Их тела слегка покачиваются, как тушки животных на ветру. Их раны, полученные в нашей последней битве, зияют кратерами на бедрах, в грудных клетках и на головах. Алые Губы все еще пронзена гарпуном. Губы у нее ярко-красные, и они шепчут снова и снова: Джин, Джин, Джин.Все это время Пепельный Июнь держит меня за запястье. Ногти у нее длинные и острые, она царапает ими мою кожу. Как будто это все очень смешная, затянувшаяся шутка. Но тушь растекается в углу ее сухих, лишенных всякого выражения глаз.