Безмолвное дитя - Сара Дензил

— Папа иногда звал его Дракошей, а дедушка… — Я осеклась, вспомнив, что до сих пор не сказала Эйдену о смерти бабушки и дедушки.

Не успела я продолжить свою мысль, как Эйден вдруг сделал шаг вперёд и быстрым движением выхватил дракона у меня из рук — на фоне его обычной малоподвижности это движение показалось молниеносным. Он уставился на дракона, и у меня перехватило дыхание: неужели настал тот момент, когда он нарушит своё долгое молчание? Я наблюдала, как он вертит дракона в руках, сгорая от нетерпения в ожидании хоть какой-то реакции… абсолютно любой. Любого звука в ответ было бы достаточно — крика, невнятного стона, одного слова, одной буквы. Чего угодно, что дало бы мне знать, что мой Эйден всё ещё на этом свете, жив-здоров и скоро сможет рассказать мамочке обо всех тех плохих вещах, что с ним приключились.

Но он поднял голову и посмотрел на меня с таким же, как и прежде, пустым выражением на лице. Ничто не изменилось в его карих глазах, они не выражали ни тени эмоции.

— Что ж, ладно, пойдём, я покажу тебе свою комнату, — сказала я, на сей раз не в силах замаскировать прорезавшую голос хрипоту.

Когда борьба моего голоса с тишиной вконец его обессилила, а воображение Роба перестало подсказывать ему интересные для разговора темы, мы усадили Эйдена на диван в гостиной, включив на телевизоре канал для детей. Я приготовила ему чашку чая с молоком и тосты с «Нутеллой» и оставила его наедине с ярким мельтешением на экране.

Выйдя на кухню, я дала волю чувствам. Я не сдерживала слёз и рыдала Робу в футболку ровно до тех пор, пока не слёзы не закончились. Он сделал чай с мятой и усадил меня на скамейку у стола. Дениз неуклюже крутилась рядом, вытирая пролитый чай и моя те несколько тарелок, которыми мы успели воспользоваться с момента возвращения домой, а Маркус большую часть времени провёл, уткнувшись в телефон и опираясь на стул в какой-то странной позе. Роб некоторое время сверлил взглядом их обоих, после чего Дениз не выдержала и, извинившись, вышла из кухни, прихватив с собой Маркуса.

— Что, чёрт подери, мне теперь делать?! — Я провела рукой по животу и вспомнила о том, как носила Эйдена: это был просто ад. Меня рвало, спина постоянно болела, роды были очень тяжёлыми. Я думала, что после такого никогда не смогу нормально общаться с Эйденом, но как только акушерка дала его мне на руки, я поняла, что до этого момента понятия не имела, что такое любовь. Всю боль и неприятные ощущения как рукой сняло, будто бы это кого-то другого рвало в мусорное ведро рядом со школьным актовым залом, и кто-то другой почти двадцать часов провёл в родовых муках. Ничего плохого больше не существовало; мой прекрасный малыш явился на свет и плюхнулся ко мне на ручки, и так оно и будет всю оставшуюся жизнь.

— Ему просто нужно время. — Роб отхлебнул чаю и скривил лицо. — Что это за хрень?!

— Плохо заваренный травяной чай. Долго у тебя пакетик в кипятке?

— Не знаю, Эм. Ты стала другой. Ковры кремового цвета, травяной чай? Это разве про тебя? Помнишь, как мы праздновали рождение Эйдена?

— Полбутылки водки на скамейке у Дремучей Долины. Помню. Мне пришлось сидеть на подушке, потому что швы всё ещё болели. Эйден был в слинге, и мы просидели до тех пор, пока не стало холодно, а потом ели мятные конфеты перед тем, как вернуться домой к моим родителям. Хорошо было, тем более что я заблаговременно сцедила молоко, так что можно было выпить. Но если честно, Роб, ты правда думаешь, что мы тогда вели себя правильно? Мы были больше похожи на каких-то испорченных детишек. Представляешь, если бы мы до сих пор сидели и пили водку… А Эйдену сейчас нужна крепкая опора.

— Знаю. — Роб постучал пальцем по керамической кружке, уставившись на чай. — Как же ты сильно изменилась. Ты… как бы…

— Что?

— Ты в самом деле счастлива с этим всем? — воскликнул Роб, обводя рукой пространство кухни и тыкая в аккуратные полки и идеальную отделку шкафчиков. — Где твой характер? В чём проявляешься ты? Ведь это всё он! Из твоего тут только одна картина, которая, кстати, единственное цветное пятно во всём доме, а всё остальное просто какое-то… стерильное!

Правду в его словах выслушивать было тяжело, и в тот момент я его ненавидела. Я встала, взяла его кружку и вылила её содержимое в раковину — всё равно он не станет это пить.

— Тебе лучше уйти.

— Не забудь кружечку прополоскать. — Он вышел из-за стола, проскрежетав стулом по полу, схватил куртку со спинки и раздражённо впихнул руки в рукава. — Проверь, не дай бог тут на этой кремовой чистоте останутся пятна от чая! И чёрт тебя дери, не вздумай пролить хоть каплю на одно из своих серых платьев в этом бежевом доме! Пойду попрощаюсь с Эйденом.

Я поставила кружку в раковину и вздохнула:

— Не уходи.

Он замешкался, а потом сорвал с себя куртку и в одно мгновение обхватил меня руками за талию и притянул к себе, насколько позволял мой большой живот. Его голова легла на моё плечо.

— Я скучал по тебе, Эмма.

— Нет, не надо… Я не то имела в виду, — отстранилась я, отцепив от себя его руки. — Нет. Мы… Нам нужно понять, как вести себя дальше. — Я зашла ему за спину, избегая смотреть в глаза и чувствуя, как запылали от смущения щёки. — Я имею в виду, что нам нужно придумать, как разобраться с прессой и как обращаться с Эйденом, пока ему не станет лучше. — Я наконец подняла голову и посмотрела на него. — Я ношу его ребёнка, Роб. Я не могу.

13

Хотите верьте, хотите нет, но до того наводнения и до похищения Эйдена я не считала себя плохой матерью. Даже когда мне было восемнадцать, а на руках у меня был младенец, я и не думала беспокоиться на предмет того, хорошая ли я