Что такое историческая социология? - Ричард Лахман

Хотя ни Стайнмец, ни Махоуни сами не говорят об этом, их работы служат своего рода наброском для решения проблем, которые были подняты Чакрабарти (Chakrabarty, 2007) в его описании универсалистского и европоцентристского научного познания. Ни Стайнмец, ни Махоуни не предлагают универсалистскую теорию империализма. Конечно, в их работах речь идет о европейцах, ведь в те столетия, изучением которых они занимаются, империалистами были именно европейцы. Как бы то ни было, они старательно подмечают и постоянно уточняют конкретные условия, вызвавшие к жизни те изменчивые формы колониализма, которые они описывают и объясняют. Несмотря на то что никто из них специально не сосредотачивается на сопротивлении колониальному владычеству, их исследовательская деятельность обеспечивает другим исследователям базис для точной фиксации условий, подогревающих или тормозящих движения за независимость.

Нам необходима осмотрительность, чтобы не дать резонной критике европоцентризма, выдвигаемой Чакрабарти и другими исследователями, заставить нас отказаться от занятий сравнительным анализом. Усилия по утверждению универсализма, подобные работе Эйзенштадта (которая умудряется быть универсалистской, не будучи при этом европоцентристской, так как основывается не на европейских империях Нового времени, а на древних империях и Китае), оставляющие без внимания различия между империями, не способствуют углублению нашего понимания конкретной исторической динамики каждой империи. С другой стороны, теория Манна, универсалистская только в том смысле, что в ней высказывается утверждение, что все общества формируются взаимовлиянием тех самых четырех типов власти, уравновешивает собой другие типы универсализма, показывая, как сочетания и взаимные структурные отношения носителей каждого типа власти варьируются в разные эпохи и в разных странах. Это позволяет точно установить общие черты и предложить объяснения, соответствующие уникальным условиям каждой империи, государства, класса, колонии или движения сопротивления. Труд Чакрабарти изобилует увещеваниями; к сожалению, сама его эмпирическая работа выполнена в импрессионистской манере и потому не может служить основой для объяснения исторических изменений или для учета вариативности в ряду обществ.

Более полезны работы Джулиана Гоу и Карен Барки, которые я рассмотрю в заключительной части этой главы. Каждый из них решает проблему того, как проводить сравнения исторических эпох и империй. Гоу сравнивает британскую и американскую империи. Он считает, что мы должны «сравнивать сопоставимые исторические этапы [развития империй]» (Go, 2011, р. 21). Соответственно, сравнивать империи Британии и США следует не в один и тот же хронологический момент, а скорее, обращаясь к тем временам, когда каждая из них находилась в состоянии «становления гегемонии», «зрелости гегемонии» или «упадка». Гоу показывает, что на этапе становления империи придерживаются иных стратегий контроля над колониями, нежели зрелые гегемоны, и что совсем иные силы гнетут империи, когда они находятся в состоянии упадка. В то же время то внимание, которое он уделяет этапам развития империи, позволяет ему точно указать различия между британской и американской империями и обнаружить источники этих различий: разнородность завоеванных ими территорий (это схоже с анализом Махоуни), их внутренних экономик, классовых структур и государственных институтов, а также различие эпох мировой истории, когда каждая империя переживала имперские становление, господство и упадок.

Анализ Гоу отличается от анализа теоретиков миросистем, потому что он показывает, как институциональные и культурные формы империи, сложившиеся еще до того, как данная империя достигла гегемонии, предопределяют то, каким образом она сможет воспользоваться благоприятными возможностями, предоставляемыми мировой гегемонией, чтобы усилить свою имперскую эксплуатацию, и каким образом империи будут задействовать эти долголетние структуры, чтобы справиться с утратой своей гегемонии. С точки зрения Гоу, облик имперской политики формируется географической и темпоральной локализацией в миросистеме (однако сама эта политика не является производной формой подобной локализации). Он возвращает носителей имперского сознания в исследования имперской проблематики и показывает, как убеждения и практики данных акторов, живущих и действующих в существующих институтах, тем или иным образом ограничивают или повышают их способность направлять геополитическое течение.

В работе Карен Барки (Barkey, 2008) озабоченность динамикой империи (на чем сосредотачивается Гоу) связана с интересом к наследию империализма, доставшемуся бывшим колониям (эта проблема волнует Махоуни). Она стремится установить причины имперской дезинтеграции, а затем проследить, как наследие империи формирует облик национальных государств, созданных вслед за имперским коллапсом. Исследовательская деятельность Барки сосредоточена на Османской империи. С точки зрения волнующих ее вопросов, Османская империя — как раз подходящий случай, и ее историческое исследование османов ясно показало необходимость изучения динамики и последствий коллапса. Силу анализу Барки придает то обстоятельство, что она, подобно Стайнмецу, выбирает для рассмотрения случай, в котором внешние факторы играют лишь ограниченную роль. Для того чтобы изолированно взглянуть на роль культуры, Стайнмец изучает колонии, имеющие малую экономическую или геополитическую ценность; точно так же и рассматриваемая Барки Османская империя была подкошена главным образом не внешними вызовами, а внутренними конфликтами и противоречиями.

Каким же образом Барки изучает внутреннюю динамику Османской империи? Она начинает с того, что всерьез принимает распространенное среди ученых представление об империи как о собрании в основном автономных этнических образований и локальных политических единиц. Затем она задает вопрос: почему вообще сплотилась эта империя, какими стратегиями пользовались османские правители для контроля над территорией и извлечения доходов и как эти правители приходили к решению (или как их к нему принуждали) отказаться от желания еще большего контроля?

Барки приходит к выводу, что «османы хорошо понимали, что их владычество имеет пределы, как с точки зрения географии, на которую простирается их контроль, так и с точки зрения ограниченности имевшихся людских ресурсов, и скроили империю, основывавшуюся на организационном многообразии <…> на принятии множественных систем правления, множественных образовавшихся в результате переговоров границ, законов и судов, форм управления государственными доходами и религиозного многообразия» (Barkey, 2008, р. 70). Больше всего внимания османские правители уделяли контролю над армией. Солдаты, многие из которых рекрутировались из представителей «внешних групп» (рабы, взятые с завоеванных территорий и похищенные христианские дети, греки), награждались земельными пожалованиями, которые зачастую отбирались у наследственных аристократов. Тем не менее армии требуют денежных трат, и поэтому османам пришлось прибегнуть к стратегии, которую Барки называет «фискализмом», усилиями, направленными на максимизацию поступлений в казну. В этом отношении османские султаны были схожи с другими имперскими правителями докапиталистической эпохи: они нуждались в постоянном притоке денег для того, чтобы расплачиваться со своими сторонниками и содержать действующую армию, необходимую для подавления оппозиции, отражения держав-сопер-ников, а также для того, чтобы прекращение территориальной экспансии не поставило под удар само дело империи. И все же, в отличие от империалистов капиталистического типа,