Бабочка на асфальте - Дина Ратнер

Безмятежно потянулся и закрыл глаза. В следующее мгновенье блаженная улыбка сменилась решимостью, он быстро встал, преисполненный желанием свернуть горы.

Увидев из окна своей комнаты выплывающий из-за горизонта сияющий диск солнца, остановился. Солнце поднималось быстро, отгоняя утреннюю прохладу. Та отступала за дом, цепляясь за крону огромной сосны. Рабинович почувствовал жизнь этого могучего дерева, услышал нарастающий щебет птиц, ликование напитанных росой трав. «Мы с Рухамой разделим остаток наших дней, умрём рука в руке, в один день, на одном дыхании — смерти не существует». Ему захотелось, как в детстве, куда-то бежать, петь и всех одарить счастьем. «Вот и Рухама говорила, когда была маленькой она всё время куда то спешила. Сегодня необыкновенный день, и Илюша в учебном лагере — место безопасное, можно не бояться».

Рабинович ходит по квартире, высматривает, что нужно починить, усовершенствовать; полку на кухне он уже повесил, сетки от комаров на окна прибил. «Побелю стены!» — осенило его, и чуть ли не вприпрыжку, забыв о своём всегдашнем утреннем кофе, отправился в магазин купить краску для побелки.

«Потолки — чистые, не нужно трогать, — соображал он. — До прихода Рухамы ещё два дня. Приедет только завтра вечером. Успею».

На улице Давид встретил знакомого старичка, тот выгуливал огромного бульдога — из Москвы привёз.

— Давид Иосифович! — удивился старичок. — Что с вами происходит? Вы катастрофически помолодели. На двадцать лет! Совсем другой человек. Поделитесь секретом.

— В другой раз, — засмеялся Рабинович, — сейчас спешу!

Он кинулся наперерез отходящему от остановки автобусу. Водитель притормозил.

Вскочив на ступеньку, Давид ликовал: «Я ещё молодой! Пока бегаю за автобусом — молодой».

— Ата беседер?* — спросил водитель.

«А что, собственно, со мной могло случиться? — Молча недоумевает пассажир. — Спросил так будто я уже на последнем издыхании». Давид старается увидеть себя глазами водителя и не получается — ведь со стороны он действительно старый.

Через секунду на повороте его занесло, если бы не поддержала рядом стоящая молодая женщина, грохнулся бы со всего маху. Тут же два молодых человека поспешили уступить ему место. Теперь Рабиновичу казалось — все в автобусе смотрят на него и думают: «Эх ты, старикан, сидел бы дома. А то, ишь, разбежался». Почувствовав усталость, тяжесть своего тела, он сник, сгорбился.

Поздно вечером, когда перепачканный побелкой, Давид двигал мебель в гостиной, постучала Рухама:

— Извините, я не во время?

— Ну что вы!

— Собиралась остаться у дочки и не заметила, как оказалась в автобусе.

— Спасибо!

— За что?

— Что приехали. Такой подарок!

— Вот уж нашли подарок, — усмехнулась соседка.

Снова они сидели друг против друга, не в силах преодолеть смущение. Разговор получался обрывочный. Рухама начинала говорить и неожиданно замолкала. Давид сидел неестественно прямой, сцепив под столом руки; нельзя дотрагиваться до замужней женщины. Молчали. «Ушла бы поскорей, — думал он, — невозможно длить эту муку». Наконец, она встала. Поднялся и Давид. Замерев, они стояли друг против друга. «Что ты остановилась? Иди», — мысленно подгонял хозяин, не глядя на гостью. Вдруг лёгкое прикосновение её руки к плечу, шее, щеке и шёпот: «Потуши свет».

Всё случилось поспешно, впопыхах. Она была с ним, но она ему не принадлежала.

Вот она рядом, и её нет — лицо неподвижное, замкнутое. Между ними — её муж.

Рухама резко поднялась, прихватила свою одежду и ушла в ванную. В следующий вечер их снова бросило друг к другу, но сознание неизбежности расставания сковывало его ласки. Утром, отчуждённо глядя в потолок, она заговорила:

— Я знаю, ты не в силах прекратить наши отношения, я сама это сделаю. Нет у меня причин уходить от мужа. Мы не ссорились, у нас взрослые дети. Столько лет прожили вместе.

Давид молчал. «Дышать нужно не глубоко, но часто, забирая поменьше воздуха. Так легче. Что сказала Ноа — девушка внука, когда уходила от него? У Илюши тогда тоже, наверное, окаменело сердце. Пусть никогда больше не услышит мой мальчик слов расставания».

Собираясь уходить, Рухама двигалась тихо, будто хотела сказать: «нет меня здесь, я тебе не мешаю». Так бесшумно ступают в доме, где есть покойник — безвременно погибшая любовь. Ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.

«Пусть так, так легче, хоть какая — то определённость. Я же знал — ничего не может быть. Не бывает чудес. Но как одним махом остановить разогнавшийся поезд?

Свернуть надутые ветром паруса? А они не сворачиваются, брезент вырывается из рук, бьёт по лицу, валит с ног. Обычно отношения длятся во времени: начинаются, развиваются и постепенно изживают себя. Короткий кровавый роман — в один миг, сразу нужно сжать себе горло до предсмертного хрипа, сказать: „Стоп! Дальше нельзя!“ Я сам виноват, знал же, чем кончится. Придумал себе любовь. Всё призрачно в этом мире. Уйти бы куда-нибудь, чтобы больше не видеть, не слышать её. Ничего не было, не было чувства родственности, неотвратимости близости.

Желаемое выдал за действительность».

Давид вышел на улицу — под небом легче, чем под потолком. Если идти к конечной остановке автобуса, — впереди видны каменистые, голые горы. Горы — свидетельство вечности. Когда вглядываешься в даль, становится легче, ослабевает стеснение души, и, как мелькнувшая тень в бесконечности, редеет печаль. Ничего не изменится, всё останется по-прежнему — горы, утреннее сияние неба, зов неизведанной дали. Что человек с мигом его существования и ничтожностью страданий.

Возвращаясь домой, Давид увидел на веранде Рухаму — она развешивала бельё. И тут же по смущённой, растерянной улыбке соседки понял размытые берега её «нет».

Разве есть чёткая граница между «нет» и «да» — постепенно день сменяется ночью, и не сразу светает. Они разминулись молча, сторонясь друг друга. «Хорошо бы она уехала поскорей», — думает Давид и тут же пугается этой мысли. «Я ведь и раньше говорил себе: „Стоп! Дальше нельзя“, но стоило ей появиться на веранде, как я тут же оказывался рядом. Вот и сейчас — спешу предложить свои услуги: починить что-нибудь, поднять тяжести. „Спасибо, я не избалована, сама справлюсь“ — отвечает Рухама. И эти слова дают мне повод надеяться; привыкнет к моей заботе, а дальше — мало ли, как ещё сложится. Рассказывала же она про хупу с мужем после сорока лет совместной жизни. Убедила их в этом жена раввина Одесской синагоги.

Тогда же Рухама спросила у ребецин: „Если мы сделаем хупу, наши отношения станут лучше?“ Та в сомнении покачала головой. Обмолвилась и о том, что в старости за ней некому будет ухаживать. То говорит — всё у них с мужем хорошо, а то удивляется, что так быстро привыкла ко мне.

Мы узнали друг друга, мы когда-то были вместе. Представляю бедную, разгороженную тряпицей комнату. В одной половине я, меламед, учу детей, в другой жена с младенцем. Это было давно, в начале второго века, после поражения восстания Бар-Кохбы против засилья римлян. В Палестине голод, разруха, а евреи собирают последние копеечки и несут их меламеду. Этих денег нам с женой едва хватало на хлеб. …Серые глаза Рухамы совсем близко. Я вспоминаю? Или мечтаю?

Быть может, мне снится сон наяву: девочка из бедной семьи, приданное которой — две подушки и глиняные подсвечники. Мы поженились в конце декабря — на улице ветер, шум дождя. Мы вместе, двое, как один.

Сейчас же надо уйти. Зачем искать ответа на вопрос „почему?“. Это данность.

Сколько раз говорил себе: „Нет, никакого продолжения быть не может“, но это пустой звук, накатывает волна и накрывает с головой — я тону. Ничего не помогает, никакие слова, доводы разума. Конец любви — как захлопнувшиеся ворота в жизнь. Ты на краю чёрной пропасти, какой соблазн соскользнуть туда. Болит сердце, трудно дышать. Как рыба хватаю открытым ртом воздух. Продохнуть бы эту боль. Пью валокордин — не помогает. Боль не подвластна сознанию, она сама по себе. Засохло русло реки, вода протекла, огонь прогорел. Вот же только что пылало пламя и вода прозрачным ручьём огибала валуны. Были и нет их. Когда сидели друг против друга, казалось — всё выдержу, смогу. Я начинаю понимать быстрый танец отчаянья. Всё меньше остаётся надежды, всё быстрее становится танец, так изживается тоска. Моя любовь — подарок или наказание? Наказание, потому что чувства сильнее разума. Но и подарок — благодаря встрече с Рухамой я вспомнил, узнал себя, мне нужно было стать меламедом — учителем, помогать в самом трудном возрасте, когда дети уже не дети и ещё не взрослые».

Чтобы наполнить себя чужой жизнью, человеческими голосами Давид включил радио.

Тотчас узнал голос известного религиозного деятеля, он же психотерапевт. Вещает о том, как выйти на контакт с Творцом: «…Первое упражнение — сядьте в кресло, расслабьтесь. Второе упражнение — сфокусируйтесь на мысли, что Творец здесь, рядом и вы можете почувствовать Его присутствие так же как присутствие любого человека. Бог любит вас, и вы получаете духовную энергию. Закройте глаза, вдох, выдох, расслабьте мышцы плеч, спины. Чувствуете расслабление во всём теле.