Все кошки смертны, или Неодолимое желание - Сергей Устинов

Но и я не был расположен слишком далеко заводить этот спектакль. Первый тайм, то бишь первый акт, остался за мной, а мысль играть второй под режиссурой Харина с Мнишиным меня самого не больно вдохновляла.

― Садитесь, господа, ― просто сказал я, сам опускаясь в кресло. ― И может, мы наконец познакомимся?

Господа оказались заезжие. Негоциант из Пензы Петр Борисович Панич, олигарх местного масштаба, и его...

Тут они неизвестно зачем предприняли вялую попытку заморочить мне голову баснями то ли о близком друге, то ли о дальнем родственнике, но сегодня явно был не их день. В конце концов пришлось им сознаться, что внешность поджарого гончака отвечает также и его сущности. Он мой коллега, нанятый Паничем частный детектив приволжского розлива по фамилии Малай, которого работодатель в разговоре почему-то снисходительно именовал «Малой» -с ударением на последнем слоге. Тот откликался.

― И что вам нужно было от Нинель? ― поинтересовался я.

― От нее лично ― ничего, ― гневно затряс брылями Панич. ― Она сама волнует меня как... как вчерашнее дерьмо в гальюне!

Он замолчал, и я тоже ― впечатленный этим натуралистическим образом.

― У Петра Борисыча дочка пропала, Марта, ― серьезным голосом сообщил Малой-Малай. ― Ее ищем.

― Что значит пропала? Сбежала с заезжим цирком? ― хмыкнув спросил я. Но тут же по лицам гостей понял, что для них это отнюдь не повод для зубоскальства, и тоже перешел на деловой тон: ― Ушла из дома, похитили?

― В Москву уехала, вместе с подружкой, Светкой Михеевой, ― с тяжким вздохом понурился соломенный папаша.

― Теперь это называется пропала? ― удивился я. Подумал и уточнил: ― Или «пропала» ― в смысле стала «совсем пропащая»?

― Во всех смыслах, ― отрубил Петр Борисович. -Сначала вбила себе в свою баранью башку, что будет, видите ли, топ-моделью! Топ! Понимаете? Топ! ― повторил он, сжав изо всех сил зубы, словно ногой по полу топнул. ― Сперва-то ничего: мечтала актрисой стать, все по театрам ходила, ни одной премьеры в городе не пропускала. В школьных спектаклях первые роли играла. Мы с матерью нарадоваться не могли -чем бы дитя ни тешилось, лишь бы по улицам не шастало. Думали ― какая там актриса, перебесится, а потом пойдет на экономический, отучится, возьму к себе на фирму...

На глазах у Панича выступили крупные слезы. Слова он выплевывал, явственно борясь с комком в горле.

― А потом началось: стала бегать, понимаешь, дура вместе с этой своей кривоногой Светкой в секцию при бывшем Доме пионеров: там какие-то шарлатаны заманивали разных идиоток вроде как учить походке на подиуме и прочим пакостям... А результат один: вся комната в журналах с полуголыми девками! Ну, я бы ей дал походку, да целыми днями делами занят, а мать... покойная... больно мягка была.

То ли показалось, то ли голос Петра Борисовича и впрямь при воспоминании о супруге дрогнул, дал короткую жалостливую слабину ― как половицей скрипнул. Но Панич уже снова взял себя в руки и продолжил:

― А не стало жены ― ровно через месяц просыпаюсь: записочка. «Дорогой папа, не волнуйся, я уезжаю в Москву... » и все такое прочее. Светка тоже родителям отписала, чтоб не волновались, и обе сгинули. Только как это «не волнуйся», если она тут же пишет, что едет в какую-то специальную школу моделей?! А в ее комнате, куда ни глянь, журналы эти голыми задницами наружу!

― И что, больше никаких сведений от нее не поступало? -сочувствственно поинтересовался я.

― Да нет, сперва звонила... Тараторила что-то насчет этой школы: живем, дескать, в лесу, на свежем воздухе, режим у нас, зарядка, гимнастика, эстетику с психологией преподают, а пить-курить нельзя, и даже романы с мальчиками воспрещаются... Но все разговоры как-то на скорую руку, вроде впопыхах... Я ей: Марта, да что ты все о школе, расскажи хоть о себе толком! А в ответ одно: «Ой-ой, папочка, у меня уже карточка кончается!» ― Он попытался изобразить свое чадо, но вышло неважно: вместо заявленной девической скороговорки рычание оскорбленного отцовского самолюбия.

― Сперва звонила! ― поставил я ногу на первую твердую кочку посреди общей зыбкости и невнятности. ― А потом?

Лицо моего посетителя посерело и словно подернулось глубокими трещинами, как старый асфальт, а его кустистые брови двинулись вниз, к переносице, угрожая оползнем, за которым мог последовать настоящий обвал. Но природную катастрофу в последний момент успел предотвратить детектив Малой-Малай.

― Не звонит, ― сообщил он официальным голосом. ― Уже больше двух недель.

Наступило молчание, которое для моих визитеров имело, по-видимому, некий зловещий смысл. За недостатком трагических подробностей я поддерживал паузу исключительно из вежливости, но недолго. Покашляв для порядка в кулак, поинтересовался о своем:

― Ну а при чем здесь Нинель?

― При том! ― вспомнив, что он немножко динозавр, рявкнул Панич. Но его снова мягко обошел на вираже постепенно набирающий обороты в беседе Малой-Малай.

― Нинель при том, что дней десять назад в Пензу заявилась эта самая Светка ― ну, подружка, с которой Марта укатила. Петр Борисыч как узнал, так сразу поехал к ней домой, расспрашивать. А она в дурке.

― То есть? ― не сразу понял я.

― В дурилке, в психушке, – пояснил детектив. – В психиатрической лечебнице. Да еще в строгом отделении. Как родители на следующий день после приезда ее из петли в сортире вынули, так сразу туда и отправили.

Снова наступило молчание. Во время которого я задумался о том, что дело и впрямь может оказаться серьезным.

Малой-Малай деликатно кашлянул и продолжил своим протокольным голосом:

― Но еще до того Михеева матери рассказала: никакой школы моделей, да еще в лесу, в помине не было. Приехали они по объявлению в какую-то фирму на конкурсный отбор, встречала их эта самая Нинель и потом ее папаша. Чего-то там наговорили девчонкам, наобещали с три короба, сказали, на модель сперва нужно пробоваться, те сняли квартиру на двоих где-то у Сокола...

― Пробоваться... ― с ненавистью процедил Панич. ― Господи, могу себе представить!..

― В общем, ― заключил Малой-Малай, ― одна в сумасшедшем доме, другая неизвестно где.

― А что-нибудь еще эта Михеева успела рассказать? ― Я сам не сразу заметил, что уже включился и жадно требую подробностей.

Малой-Малай открыл было рот, но был прерван властным мановением руки хозяина.

― Стоп! ― объявил решительно Панич, и его густые медвежьи брови опять сгрудились на краю, а глаза двустволкой уперлись мне в лоб. ― Что это мы все рассказываем да рассказываем, а вы помалкиваете? Вам-то эта Нинель на кой была нужна?

Я пожал плечами. Нам скрывать нечего.

― Ее сводная сестра ― моя клиентка. Хочет расследовать убийство отца ― того самого фотографа, Шахова. А Нинель у него работала. Вот, собственно, и все...

Я развел руками, демонстрируя, что никакого тайного камня за пазухой не прячу. Но Панич смотрел на меня с подозрением.

― Сестра? ― набычился он. ― Какая еще сестра?

― Людмила. Но она к папенькиному бизнесу отношения не имела, ― успокоил я его. ― Чисто дочерний порыв.

О том, что клиентка, по сути, уже отказалась от моих услуг, я решил промолчать.

― Но я как будто слыхал... ― наморщил лоб Панич. ― Или даже в газетах читал... там то ли маньяк, то ли маньячка?

― Ну да, ― подтвердил я. ― Только она в это не верит. Говорит, папаша ее перепортил столько девушек...

Я осекся, но было поздно. Динозавр издал хриплый горловой звук, но это был уже не боевой клич, а стон старого подранка.

― Чего уж там... ― пробормотал он, и слова ворочались у него во рту, как большие неудобные куски: ни проглотить, ни выплюнуть. ― Говорите, чего уж теперь...

Мне впервые стало его по-настоящему жалко, и я, как мог, попытался свернуть с этого направления. Но свернуть оказалось не так просто ― направление, как ни крути, было магистральным.

― Короче, эта самая Людмила поручила поискать среди... ― я запнулся, подыскивая наиболее мягкий оборот, ― среди э... обиженных Шаховым. Понимаете?

― Понимаю, ― откликнулся Панич, с вызовом распрямляя плечи и выпячивая грудь. ― Мы и есть как раз такие... обиженные! Но заявляю вам официально: я свою дочь с рождения знаю! Чтоб моя Марточка кого-нибудь... ножом! В кровь!.. Надеюсь, вы не думаете, что она на это способна?

В процессе своего короткого монолога Петр Борисович легко довел себя почти до той же степени возбуждения, с какой явился ко мне в контору. На последних словах он уже ходил ходуном и гудел, как промышленный холодильник. Я понял, что надо быстро слезать с темы даже гипотетической виновности «Марточки».

― Собственно говоря, я вообще ничего не думаю про то, на что способна ваша Марта: я ее в глаза не видел, ― начал я рассудительно. ― Да я, если честно, имел в виду главным образом не девчонок этих, а их родственников: отцов, братьев или всяких там возлюбленных. Мне вообще удивительно, что этого старого черта не прикончили еще раньше. ― И совершенно неожиданно для себя самого спросил Панича тем же ровным тоном, словно речь шла о том, не дует ли ему из окна: ― А кстати, интересно, вот вы бы убили?