В небе Молдавии - Григорий Речкалов

Да, теперь все начинало проясняться...

Поезд остановился на большой станции. Ярко освещенная платформа выступала из тьмы, как оазис в пустыне. Народу было немного, в основном военные.

- Что за станция? - спросил я нашего проводника, пожилого усача, прогуливавшегося по платформе с фонарем в руке.

- Унгены, - сонным голосом ответил тот.

Унгены! Граница СССР и боярской Румынии.

Где-то здесь упал самолет Ханина. Я посмотрел в темноту, и она показалась мне теперь зловещей и страшной. В ней будто притаилась смерть, та смерть, что унесла Ханина, и казалось странным, почему так спокойно расхаживают здесь военные.

Короткий сигнал, лязг буферов - и вновь темнота, страшная, непроглядная. Оттуда пришла черная смерть. Там, за рубежом Родины, бушевала война, ее смрадное дыхание становилось все горячее, оно уже коснулось нас. Мерно постукивали колеса, поезд все дальше уносил меня к востоку, туда, где смутно угадывалась темная полоска зари.

* * *

Мои опасения были не напрасны. Окружная военно-врачебная комиссия не допустила меня к полетам. И теперь, направляясь обратно в полк, я раздумывал о своей дальнейшей судьбе.

Под гулкими сводами воинского зала было прохладно. Большие задрапированные окна не пропускали городскую жару и создавали приятный, освежающий полумрак.

"Четыре года я жил только авиацией. Сколько с ней связано надежд! Отказаться от них - значит отказаться от всего", - раздумывал я, прохаживаясь взад и вперед и разглядывая развешанные на стенах зала огромные картины. Расстрел рабочих на Потемкинской лестнице в 1905 году; в дымке горизонта силуэт броненосца- это его встречали рабочие, а царские жандармы безжалостно расстреливали толпу. На другой картине был изображен молодой Горький - грузчиком в порту.

Проходя мимо высокого зеркала, я невольно замедлил шаг и заглянул в него. Стройный круглолицый парень в зеленой гимнастерке кисло улыбнулся мне.

"Никакой солидности, - подумал я, - рыжий чуб и тот покорить не можешь, а еще летчик". При этой мысли курносое лицо искривилось, как от зубной боли. "Был летчик, а теперь кем будешь? Еще неизвестно!" Со злости я засунул непокорный чуб под фуражку.

- Любуешься? Хорош, дюже хорош - раздался за спиной знакомый бас.

- А ты все орешь, не можешь свой голосок поприглушить? - смутился я.

- Виноват, буду говорить шепотом, - съязвил Иван Дрыгайло. Он приехал вчера из Бельц, и мы с ним договорились здесь встретиться.

- Когда твой поезд отходит? - спросил он уже серьезно, вытирая платком потное лицо. - Ну, пойдем искать твой вагон.

Где-то в конце перрона посапывал паровоз. У поезда царила обычная вокзальная суета: толпились с вещами люди, бегали проворные носильщики. Все спешили поскорее вырваться из душного города. Перрон глухо рокотал. Смех, шутки, напутствия слышались со всех сторон. Одиноких не было; проводники и те стояли парами и равнодушно разглядывали публику. Радио то и дело сообщало о пригородных и пассажирских поездах. Неподалеку от меня две девушки-веселушки, обнявшись, над чем-то беспрестанно смеялись. Уж не надо мной ли?

В купе было пусто. Я занял нижнюю полку. Дрыгайло присел напротив.

- Так бы вдвоем и ехать, - заметил я.

- Да, скучновато тебе будет.

- Тут, брат, не до скуки. Чем еще вся эта история кончится...

- Ерунда. Отсидишь семь суток - и точка. Потом в Москву подашься: пересмотрят решение.

- Твоими бы устами да мед пить.

- Моими - и горилку можно. Эх, явлюсь я завтра к батьке, попробую, размечтался он. - Як стеклышко! Голубым огнем пышет. Ну, что пригорюнился? Дывысь, якой ты богатырь! Такого в Москве не спишут. Впрочем, не будем загадывать. Я вот в Кишиневе вашего Ивачева встретил. Чернее тучи. На парткомиссии был. Исключили. Так что все может быть.

- Жаль. Хороший человек.

Наш паровоз пронзительно загудел. И сразу же послышались требовательные голоса проводников:

- Провожающие, освободите вагоны.

- Ну, бывай!

Мы обнялись, и Иван торопливо пошел к выходу. Я вышел вслед за ним в тамбур.

- Не падай духом, - крикнул он с перрона. - Все будет хорошо!

- Будь здоров, Иван! Привет старикам!

Скрипнули тормоза, буфера вяло звякнули, поезд тронулся.

- Прошу в вагон, товарищ военный, - строго сказала проводница.

Я перешел на другую сторону тамбура, прильнул к стеклу. Мимо проплыло розовое вокзальное здание, промелькнули садик и водокачка, а потом стремительно начала разматываться зеленая лента придорожных тополей и акаций.

В коридоре послышались голоса.

- Во второе купе, пожалуйста, - говорила кому-то проводница.

"Ко мне подсаживают, - подумал я. - Что ж. Подожду в тамбуре, пока все не утрясется".

Полотно дороги круто повернуло влево.

С грохотом отворилась дверь. В тамбур вышел майор-артиллерист. На его новенькой гимнастерке, перехваченной портупеей, рубиновым светом сиял орден.

- Ага, вот где авиация из второго купе скрывается! - обрадовался он. А я-то гадал, куда вы подевались. Далеко едете?

- Не очень, товарищ майор. Часа три.

- Ну что ж, как раз и познакомиться успеем. - Он протянул мне сильную горячую руку. - Зовут Степаном, по отцу - Степанов и фамилия тоже Степанов - от деда досталась.

Я назвал себя.

- Между прочим, - заметил майор, - фамилия-то моя авиационная. Не обратили внимания? Самолет "ССС" знаете? Скорострельный, скоростной, скороподъемный. Степан - Степанович - Степанов...

- Знаю. Самолет этот устарел.

- Почему же? Был я нынешней весной на Дальнем Востоке - полно их там. Да и здесь можно найти. Правда, теперь к вам "Су-2" поступают. Но они, говорят, не лучше. Будь я большим начальником, отправил бы их на свалку... Верно?

По тому, как майор знакомился, как уверенно разговаривал, чувствовалось - человек он знающий, независимый и прямой. Оказалось, что он бывалый солдат: служил на Дальнем Востоке, потом на Кавказе, там не сработался с начальником штаба дивизии и вот теперь ехал командиром артдивизиона в Западную Украину. Успел майор понюхать пороху в боях воевал в Монголии и Финляндии - и уверял даже, что на войне было легче, чем сейчас: там получил задание - и вперед, выполнил - получай новое. Изловчился - победил, сплоховал - не жалуйся. Словом, кругом все ясно. Майор засмеялся:

- Если бы только не убивали.

Я недоуменно пожал плечами.

- Что? Считаете, лучше заниматься шагистикой? Тянуться да начальству угождать? Я на учении артиллерию в боевые порядки разворачиваю, а мне приказывают мимо КП дефилировать. Видите ли, по плану требуется слаженность показать...

Рассуждения эти показались мне довольно смелыми. До сих пор я имел смутное представление о тактике наземных войск и потому сейчас с интересом слушал бывалого артиллериста.