Дело командующего Балтийским флотом А. М. Щастного - Сборник

За два-три дня до своего последнего визита в Москву Щастный показал мне экземпляр подложных документов, якобы исходящих от германской контрразведки, адресованной Председателю Совнаркома за № 1333 от 30 марта 1918 г., и сказал – вот какая чудовищная штука, и кто-то ее распространяет. Он мне не ответил на вопрос, откуда он эту копию получил. Я ему сказал, что это дело надо расследовать, и он со мной согласился. Я со своей стороны сказал, что считаю это чудовищной провокацией. Фотографические снимки с этих документов я видел у тов. Зиновьева. Я сказал Штареву что у Щастного есть эта копия. Зиновьеву я этого не говорил.

Протокол допроса Е.Л. Дужека

следователем В.Э. Кингисеппом

от 6 июня 1918 года

Я был избран комиссаром Минной дивизии 1 апреля с.г., 2-го уехал в Ганге, вернулся 9-го, поместился на «Штандарте». Переход из Гельсингфорса в Кронштадт совершил на «Штандарте». И сейчас живу на «Штандарте», в дивизии бываю редко. Был в Совкомбалте комиссаром общераспорядительной части. Разгром таможни в Гельсингфорсе был учинен командами судов, а из Минной дивизии участвовали команды лишь трех миноносцев.

Я присутствовал на заседании, в котором приняли участие кроме членов Совкомбалта также и съездовики: Фрунтов, Ламанов, Флеровский, Гуркало и другие. На это заседание вызвали Щастного, он прочитал юзограмму Беренса от 21 мая. Щастный объяснил эту телеграмму, но я не помню, какое объяснение дал Щастный по поводу приписки Беренса к резолюции Троцкого.

Распоряжения оперативного характера не всегда и не все обсуждались в Совкомбалте. Я не помню, какого числа была принята Минной дивизией резолюция о роспуске Петроградской коммуны и военной диктатуре флота. На этом собрании от 20–21 миноносца было человек 50. От меня потребовали отчета и объяснений о работе Совкомбалта. Я говорил только о внутрифлотских делах. Затем уехал. Что было дальше, я не знаю. Юзограмму Беренса от 21 мая сообщил на собрании Минной дивизии съездовский комиссар Гуркало. Он говорил, что поехала в Москву делегация за пояснением этой телеграммы. Кажется, по этому поводу никаких постановлений принято не было.

Относительно Засимука и Лисаневича было принято постановление не выдавать их – пусть судят всех. Лисаневич на собрании судовых комитетов выступал в защиту резолюции о роспуске Коммуны. Кроме того выступал и Засимук и еще некоторые другие. На этом заседании в Морском корпусе присутствовали некоторые офицеры из Совета флагманов и дивизионные по приглашению команд.

Протокол допроса А.М. Щастного

следователем В.Э. Кингисеппом

от 8 июня 1918 года

11 часов утра, следственный отдел.

Мал. Никитская, Георгиевский пер., д. 6.

Явочным порядком после ухода Развозова и Черкасского я как старший из строевых чинов штаба вступил в исполнение должности наморси по указанию члена Коллегии Раскольникова впредь до окончательного решения вопроса о наморси Совнаркомом. Когда начгенмор Беренс уведомил, что Совнарком предполагает утвердить меня в должности (или утвердил, точно не помню) наморси, я потом ему передал, что это назначение состоялось против моей воли и желания, но я подчиняюсь приказу вследствие создавшейся обстановки – высадки немцев в Ганге.

Для того, чтобы в этой весьма сложной обстановке иметь концентрированное мнение командного состава флота, я, с согласия главного комиссара и Совета комиссаров, установил в качестве постоянного учреждения Совет флагманов, который впоследствии вошел в «Управление Балтийским флотом», утвержденное Совнаркомом. Положение и состав Совета флагманов были указаны в приказах по Балтийскому морю в конце марта с.г. В состав флагманов входили все начальники отдельных частей флота, как-то: начальники бригад, отрядов, дивизий и службы связи.

Все мои предложения, касающиеся флота и каких-либо учреждений его, а также все намерения и приказания всегда были известны главкомбалту. Я был с ним в полном контакте и все делалось с его ведома и согласия. В случае разногласий я и главный комиссар всегда находили примирительное решение, которое затем и проводилось в жизнь. Совет комиссаров был избираем прямыми выборами с кораблей и дивизий и из своей среды выбирал главного комиссара, который представлялся на утверждение центральной власти. Главный комиссар был председателем Совкомбалта. Все крупные вопросы, по мнению наморси и главкомбалта, выносили на рассмотрение Совета комиссаров. Точно так же Совет комиссаров рассматривал все мероприятия и заключения и предположения, которые выносились Советом флагманов. Только после общего одобрения вынесенные решения приобретали силу и отдавались к исполнению приказами или предписаниями, а также циркулярами. Иногда устраивались по наиболее крупным вопросам соединенные заседания Советов флагманов и комиссаров, как, например, вопрос о посылке делегации в Ганге, рассмотрение Гангаутского договора и т. д. В таких заседаниях постановления принимались обыкновенно подавляющим большинством голосов. Я под понятием «командование флотом» понимал наморси и главкомбалта. Командованию флотом в полной мере принадлежала на Балтийском флоте власть исполнительная.

На вопрос, внесло ли «Временное положение об управлении Балтийским флотом» (Приказ № 258, утвержденный Совнаркомом 29 марта 1918 г.) какие-либо изменения и существующий порядок управления флотом, я отвечаю: в ближайшие дни после ареста Развозова наметился порядок управления Балтийским флотом. Положение об этом, выработанное Советом комиссаров Балтийского флота, было в конце марта представлено в Москву главным комиссаром Блохиным на утверждение Совнаркома, и по этой схеме с момента моего вступления в должность наморси управление флотом и шло. Руководствуясь положением, был сделан переход флота из Гельсингфорса в Кронштадт и Петроград, разработано временное боевое расписание Балтийского флота, установлена связь с военным руководителем Петроградского района и целый ряд других оперативных действий. Все распоряжения, касающиеся оперативной деятельности и боевой подготовки я проводил в жизнь, пользуясь статьей 16-й «Положения»…

Я вносил в Совкомбалт приказы, которые я намеревался издать, и никогда со стороны комиссаров не встречал возражений после соответствующей аргументации, и поэтому всегда комиссары были осведомлены о причине, вызвавшей то или иное распоряжение. Моральное и материальное состояние Балтийского флота было таково, что осуществить в полной мере свои права командующего я не мог по двум причинам:

Неудовлетворительное состояние корпусов и судовых механизмов, оставшихся без зимнего ремонта;

Недокомплекты на судах личного состава в большом числе ушедшего с судов флота по декрету 29 января, а также известная деморализация состава, оставшегося на кораблях.

Поэтому в отношении оперативной деятельности и боевой готовности флота я должен считаться с действительным положением вещей, что несомненно ограничивает предел моей ответственности как наморси. В частности, Брестский договор на летнее время окончательно аннулировал возможность боевой подготовки больших кораблей вследствие невозможности выйти в Финский залив для учебных и практических стрельб, во всяком случае впредь до установления демаркационной линии.

Ответственным за непосредственное руководство Балтийским флотом в порядке управления им, согласно положению, я считал себя и главкомбалта, поскольку это могло вытекать из всего вышеизложенного (после абзаца 3-й страницы). Под приказом подписался главный комиссар в знак того, что приказы, касающиеся его компетенции, им утверждались, а приказы, относящиеся к компетенции наморси, отдавались с его ведома. При разделении этих компетенций мы руководствовались «Временным положением». За время существования Центробалта параллельно ему был исполнительным органом на флоте командующий флотом и его штаб, что вызывало на практике одни сплошные трения. С переходом от Центробалта к Совету комиссаров в конце января – начале февраля эти трения сильно сократились, потому что комиссары непосредственно стали у деловой работы в штабе и видели всегда перед глазами основания для тех или иных принимаемых решений. К этому времени относится перенос центра тяжести управления флотом со «Штандарта» на «Кречет», комиссары поселились окончательно на «Кречете» в своем главном составе, и постепенно наладилась совместная работа. К моменту назначения Развозова наморси уже выкристаллизовались служебные отношения между командным составом флота на «Кречете» с комиссарами. Развозов работал вместе с ними и я продолжал, всемерно избегая каких-либо затруднений и разногласий, так как только путем совместной работы возможно было боевой флот целиком перевести из Гельсингфорса в Петроград и дать ему дальнейшую организацию в зависимости от изменившихся боевых целей флота.