Дело командующего Балтийским флотом А. М. Щастного - Сборник

Юзограмма нагенмора Беренса от 21/5 заключает две части: первая – резолюция наркома, являющаяся директивным указанием, обязательным к исполнению; вторая часть есть мнение нагенмора и его запрос о мнении наморси по выполнению данного дела, необязательного для наморси, так как нагенмор не является начальником для наморси.

Член коллегии Наркомата по морским делам контр-адмирал Василий Михайлович Альтфатер

К моменту получения упомянутой юзограммы наморси были известны указания о необходимости иметь на судах расписания по подготовке судов к уничтожению на случай крайней необходимости, ибо эти указания были переданы до 21 мая. Фамилия английского офицера, упомянутого в показании Л. Троцкого – комендэр Cromie. Он английский морской агент.

В двадцатых числах мая исправные «Новики», кажется девять, были переведены за мосты и стояли у Обуховского завода. Полная комплектация «Новика» около 120–130 человек. В военно-морском отношении перевод «Новиков» на Ладожское озеро при данной стратегической обстановке является совершенно необходимым и целесообразным. О необходимости наличия на Ладожском озере морских сил предусматривалось Высшим военным советом и военным руководителем Петроградского округа. В этом деле Щастным тотчас по приходе из Гельсингфорса была проявлена инициатива.

Протокол допроса Е.С. Блохина

следователем В.Э. Кингисеппом

от 5 июня 1918 года

Приступая к допросу, следователь В. Кингисепп предупредил меня, что в зависимости от обнаруженных допросом обстоятельств я могу быть привлечен к ответственности в качестве обвиняемого по делу Щастного.

Относительно контрреволюционного образа мыслей Щастного я могу заявить, что я о них только догадывался и знал, что он далеко не революционер, но установить его контрреволюционность конкретно не мог. Несмотря на свое желание высказаться по политическим вопросам в Совкомбалте, он никогда не высказывался, потому что у нас было постановлено, что офицеры не докладывают по политике ничего. Я как председательствовавший в Совкомбалте останавливал Щастного, когда он делал попытку затрагивать политику. В Совете флагманов и все офицеры старались держаться того, что о политике они не говорят. Во время съезда ко мне обращались некоторые офицеры, выбранные делегатами на съезд, с вопросом, разрешается ли им выступать с политической речью, на что я им отвечал, что по всем техническим вопросам они имеют право говорить, но о политике лучше, если они не будут говорить. Я не запрещал им этого категорически, потому что они были делегатами. В частных разговорах со мной Щастный о Советской власти говорил, что другой власти для России в настоящее время не может быть. При этом он говорил, что всякие волнения и перевороты в настоящее время послужат гибелью России.

По получению юзограммы Беренса от 21 мая Щастный показал юзограмму мне и сказал: «Вот, посмотрите, что пишет нам правительство». Познакомившись с юзограммой я сказал: «Последние слова юзограммы – это насмешка над всем флотом; я думаю, что матросы продаваться не будут». Затем я показал своим ближайшим первым помощникам юзограмму, которые нашли нужным обменяться мнениями. Щастный мне никаких объяснений по этой юзограмме не подал. Это было утром.

К полдню я собрал Совкомбалт, постановлением которого было задержать Совет съезда и познакомить его с юзограммой, потому что мы были под контролем Совета съезда и самостоятельно никаких шагов принять не могли. Во время заседания Совкомбалта один из выборных комиссаров заявил, что эту телеграмму скрывать от масс – значит совершить преступление. Фамилия его Гржибовский от Минной дивизии. Причем я сказал, что я надеюсь, что Совет комиссаров как раньше исполнял свои обязанности, так и в настоящее время выполнит свое назначение – не разгласит тайны. После этого Гржибовский ушел. В Совкомбалте единодушно критиковали юзограмму, говоря, что эта юзограмма заставляет матросов продаваться. Говорили, что Советская власть не заботится о созидании флота, а только о его уничтожении: флот мы привели весь из Гельсингфорса не для того, чтобы здесь погубить, а чтобы употребить против немцев. Когда мы пришли из Гельсингфорса в Петроград, состоялось заседание местного флотского комитета, на котором мне был брошен упрек, что я приказал взорвать английские транспорты и что вообще весь приготовлялся к взрыву. С этого момента я усматриваю брожение, которое шло против взрыва судов. Далее, так как Совету флагманов стало известно приказание о взрыве судов, так как оно проходит через них, возможно, что некоторые из флагманов воспользовались этим для поднятия брожения среди масс. На флоте господствовало такое убеждение, что надо прежде защищаться до последней возможности, использовать для этого все средства, а потом в случае последней крайности взорвать корабли. Совкомбалт делегировал в Совет съезда двух представителей для доклада по этой юзограмме Беренса. Я на этом заседании не был по болезни.

Новый состав Совкомбалта входил в состав Совета съезда. Передача вопроса о юзограмме в Совет съезда состоялась не потому, что старый совет Совкомбалта являлся уходящим. Делегатами от старого Совкомбалта поехали Гитарев и Минаев. Щастный не скрывал, что он находит эту юзограмму попыткой купить матросов для взрыва флота, говорил, продаваться заставляют и что на это матросы не пойдут. Этого он не скрывал от меня и других комиссаров. Меня возмутила приписка Беренса к резолюции Троцкого, а во-вторых, для исполнения данной в юзограмме директивы требовалось предварительное обсуждение в Совкомбалте, кроме того, мы, комиссары, отвечали наравне за все происходящее во флоте – это были причины, которые побудили меня внести вопрос на обсуждение в Совкомбалт.

Относительно Минной дивизии я могу сообщить, что на Минной дивизии всегда было неспокойно. Перед самым уходом они устроили дебош в Гельсингфорсе, разрубив таможню, второй раз в Петрограде, стащив муку из Смольного. В-третьих, они внесли резолюцию о разгоне трудовой коммуны. Я полагаю, что внося эту резолюцию они не руководствовались ничем и смысла резолюции не понимали. Они разгромом Коммуны хотели достичь, чтобы все управление вооруженными силами перешло к командованию флотом в лице наморси, Совкомбалта, Совета флагманов. В конце апреля, когда начали двигать вверх по Неве Минную дивизию и когда командам объяснили, какими военными соображениями это вызвано, они не препятствовали этому походу.

Исполнять обязанности главного комиссара Балтийского флота я начал в начале апреля, точного числа не помню, после ухода Измайлова, как первый помощник и заместитель Измайлова. При вступлении в исполнение обязанностей главкомиссара я поставил условием всем комиссарам, как выборным, так и назначенным, что они ответственны наравне, вместе со мною, за все то, что произойдет во флоте, и будут помогать во всех моих делах, касающихся флота. Это условие принято. До сего дня ни от Совнаркома Российской советской республики, ни от Морской коллегии не последовало назначения или утверждения меня главным комиссаром Балтийского флота.

29 апреля 1918 г. за моей подписью был распубликован приказом по флоту декрет Совнаркома о «Временном управлении Балтийским флотом». Я был выборным от Совкомбалта, а потому декрет не являлся для меня руководством по управлению флотом. Для Щастного он был безусловно обязательным, так как он был официально назначен на пост наморси Совнаркомом. Если я подписал приказ, распубликовавший этот декрет, то только считая это необходимым в отношении наморси и для себя, если бы я был назначен главным Комиссаром. На основании разделения компетенции между мною и наморси после распубликования этого декрета никаких столкновений не было, и наморси никогда не был в претензии, когда я вмешивался в боевые распоряжения. Между мной и наморси было полное сотрудничество по военно-морским вопросам. Большая часть моего рабочего времени уходила на мелочи, как-то на приемку различных делегаций от матросов и отдельных лиц, которые обращались по всем вопросам, касающимся повседневной жизни флота.

До сих пор при Совкомбалте политической разведки, в частности разведки, направленной против командного состава, не было. Относительно назначения Флеровского Щастный, а также и другие лица командного состава говорили, что они вместе с ним работать не будут. Щастный определенно говорил: «Когда назначат Флеровского, я уйду». Желание Щастного с назначением Флеровского уйти не было связано с разграничением функций военно-морских и политических, которое со вступлением Флеровского несомненно было бы произведено. Бывало, что Щастный отправлял телеграммы, подписывая их за меня, и из всей практики выяснялось, что только чисто оперативного характера. Во всех таких случаях Щастный мне после говорил, что он послал телеграмму за моей подписью и говорил содержание. То же самое бывало и с мелкими оперативными приказами по флоту.