Нашествие ангелов. Книга 1. Последние дни - И Сьюзен

—   Придется подождать. — Оби неопределенно пожимает плечами. — Не очень долго.

—   Мы не можем ждать.

—    Будете ждать столько, сколько скажем мы, — говорит Боуден, поймавший нас часовой. По крайней мере, это имя написано на его форме. Конечно, форму он мог просто снять с мертвого солдата. — Вы будете делать все, что прикажет Сопротивление. Иначе мы все обречены, черт бы побрал эту ангельскую сволочь...

—    Хватит, Джим, — устало говорит Оби, и я догадываюсь, что старина Джим, а может быть, и другие солдаты миллион раз повторяют одно и то же с пылом новообращенных.

—     Это правда, — продолжает Оби. — Организаторы Сопротивления предупреждали нас, что такое время наступит. Говорили нам, куда идти, чтобы выжить, поднимали наш дух, пока остальной мир разваливался на части. Мы всем обязаны Сопротивлению. Оно — наша величайшая надежда пережить этот кошмар.

—   Есть и другие лагеря? — спрашиваю я.

—     Это целая сеть по всему миру. Мы лишь начинаем узнавать о существовании других, пытаемся наладить связь, скоординировать свои действия.

—     Здорово! — говорит Раффи. — Значит ли это, что мы застряли здесь до тех пор, пока не забудем, что вообще когда-либо слышали о вашем Сопротивлении?

—   Как раз об этом вы должны сообщить всем, кому только сможете, — отвечает Оби. — Весть о том, что в мире существует Сопротивление, несет надежду и единение. И мы должны распространить ее как можно шире.

—   Вас не беспокоит, что если об этом узнают ангелы, они вас просто уничтожат? — спрашиваю

я.

—    Этим голубкам нас не уничтожить, даже если они пошлют всю свою чирикающую стаю, — насмешливо заявляет Боуден. Его лицо краснеет, а глаза сверкают так, словно он рвется в бой. — Пусть только попробуют!

Он сжимает приклад с такой силой, что белеют пальцы. Мне становится слегка не по себе.

—    Нам пришлось задержать немало народу с тех пор, как начались нападения каннибалов, — говорит Оби. — Вы единственные, кому удалось выбраться. Здесь найдется место для вас двоих. Место, где есть еда и друзья, где жизнь имеет смысл и цель. В данный момент мы расколоты, нас вынуждают жрать друг друга. Мы не устоим, если будем убивать друг друга из-за банки собачьего корма.

Он с интересом наклоняется к нам:

—    Этот лагерь лишь начало, и нам нужен каждый, если мы хотим иметь хоть малейший шанс отвоевать свой мир у ангелов. Нам пригодятся такие, как вы, — люди, у которых хватает опыта и решимости, чтобы стать величайшими героями человечества.

Боуден презрительно фыркает:

—   Куда уж им! Болтались вокруг лагеря, словно пара гондонов. Откуда у них опыт?

Понятия не имею, при чем тут гондоны. Но он прав в одном: нас может поймать даже идиот.

В итоге в наряд по уборным я не попадаю — подобной чести удостаивается лишь Раффи. Меня же ставят на стирку. Впрочем, не уверена, что это многим лучше. Мне еще никогда в жизни не приходилось столь тяжко трудиться. О том, что миру пришел конец, начинаешь понимать, когда ручной труд в Америке становится дешевле и проще, чем использование машин. Мужчины, проводя немало времени в лесу, способны основательно испачкать джинсы и прочую одежду, не говоря уже о нижнем белье.

В течение дня мне приходится выслушать немало презрительных замечаний. Но зато я кое-что узнаю от других прачек.

После долгого настороженного молчания женщины начинают разговаривать. Некоторые пробыли в лагере всего несколько дней и до сих пор не верят, что здесь их никто не обидит и не будет приставать. Они постоянно озираются, стараясь говорить как можно тише, и даже когда беседуют друг с другом, я все равно ощущаю царящую среди них напряженность.

Пока мы вкалываем как лошади — или, точнее, как еноты-полоскуны, — я узнаю, что Оби пользуется среди женщин всеобщим уважением и что Боудена с его дружками следует избегать. Оби — главный в лагере, но не во всем Сопротивлении. Ходит слух, по крайней мере среди женщин, что Оби мог бы стать прекрасным лидером борцов за свободу.

Мне нравится мысль о лидере, который выведет нас из темных времен. Нравится романтическое ощущение причастности к людям, которым суждено стать героями.

Вот только это не моя борьба. Я борюсь за то, чтобы моя сестра вернулась назад живой и здоровой. За то, чтобы с моей мамой ничего не случилось и я смогла отвести ее в безопасное место. За то, чтобы дать еду и кров остаткам моей семьи. И пока в этой борьбе не будет одержана победа, я не могу позволить себе такой роскоши, как участие в грандиозной войне между богами и романтическими героями.

Сейчас же я борюсь за то, чтобы свести пятна с простынь, которые выше и шире меня на целые ярды. И в том нет ничего грандиозного или романтичного.

Одна из женщин тревожится за своего мужа, который, по ее словам, играет в солдатиков, хотя двадцать лет почти не вставал с кресла компьютерного программиста. И еще она беспокоится за своего золотистого ретривера, который сейчас в вольере вместе с остальными собаками.

Оказывается, большинство сторожевых собак на самом деле лишь мирные питомцы обитателей лагеря. Их пытаются дрессировать, чтобы превратить в злобных псов, но на это попросту не хватает времени. Этих собак всю жизнь баловали, с ними играли, так что вряд ли с легкостью удастся сделать из них жестоких убийц, — они скорее залижут тебя до смерти или начнут гоняться за белками.

Долорес убеждает меня, что ее пес, Чекере, как раз из та-ких и что большинство собак чувствуют себя здесь, в лесу, словно в собачьем раю. Я понимающе киваю. Именно поэтому у часовых нет собак. Трудно патрулировать, когда твой четвероногий напарник постоянно бросается в погоню за грызунами и лает всю ночь напролет. И слава богу.

Я между делом пытаюсь перевести разговор на того, кто мог бы обглодать беженцев на дороге, но в ответ получаю лишь настороженные взгляды и испуганное выражение лица. Одна из женщин крестится. Вот и поговорили, что называется...

Я бросаю в мутную воду грязные штаны, и мы продолжаем работать молча.

Хотя мы с Раффи считаемся пленниками, никто нас на самом деле не охраняет — в том смысле, что никому не поручено нас охранять. Все знают, что мы новички, и потому никто не сводит с нас взгляда. Чтобы они не заметили, что рана на голове Раффи заживает слишком быстро, утром и первым делом заклеиваю ему лоб пластырем, готовая в случае чего сослаться на сильное кровотечение. Рана его на самом деле меньше, чем казалась ночью, но никто ни о чем не спрашивает.

Раффи роет канаву возле переносных туалетов вместе с другими мужчинами. Он один из немногих, кто до сих нор не снял рубашку. Бинты вокруг его груди выделяются под одеждой, образуя сухую полосу, но никто, похоже, этого не замечает. Профессиональным взглядом я отмечаю грязь на его рубашке, надеясь, что стирать ее придется не мне.