Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

Голландии, Англии и даже Польши, чьё посольство сейчас было закрыто и казалось разграбленным. И иностранцев в Астрахани было так много, что то тут, то там слышалась европейская речь. Персов я, почему-то, за иностранцев не считал, ибо воспринимал их речь, как родную. А может, потому, что их в Астрахани было едва ли не больше всех остальных народов.

Когда мы своей «командой» сошли на берег и прошли городские ворота, показав ярлык, тогда я и поразился толщине стен крепости. Хотя она и не была особо велика. На такую основу можно было бы ещё метров десять надстроить. Дома в городе были, в основном, каменными.

Торговые купеческие дома стояли в две улицы прямо за воротами крепостной стены и образовывали небольшую площадь, куда все казаки сразу и отправились. Кто-то тут же начал торговаться, кто-то, не торгуясь, покупать жёнам и детям подарки. Вернётся ли казак из похода, кто знал. Вот и пользовались возможностью, что-то продать, а что-то купить и отправить деньги с подарками семье.

У меня было своих двадцать копеек. Они лежали в нескольких внутренних карманах и гомонке, засунутом за пояс. Когда Тимофей спросил, зачем я распихиваю деньги по, как он сказал, «закромам», я сказал, что глупо хранить яйца в одной корзине. Отец, услышав расхожую в моём мире присказку, рассмеялся.

— Разумно, разумно, — сказал он. — А мы, казаки, хвалимся большой мошной.

— Так, в мошну можно и железа нарубить, — хмыкнул я. — А другую, с деньгами, спрятать за пазуху.

— Можно, — согласился Тимофей, — но удали нет. Казак — удалью жив. Удаль рубит врагов, не меч. Не будет удали, — не будет побед. А удаль начинается с куража. Вот ты знаешь, сколько у тебя денег по всем твоим «карманам», распихано?

— Конечно знаю, — кивнул я головой.

— Во-о-о-т, — сказал, подняв вверх указующий перст, и улыбнувшись во всё лицо, Тимофей. — А я не знаю. И никто из казаков не знает. Э-э-э… У кого денег много, конечно. У тех, у кого две-три деньги, тем и думать не о чем.

Тимофей хохотнул. У него было прекрасное настроение до схода на берег. А вот на берегу, вернее, на базаре, Тимофей почему-то поскучнел и нахмурился. Это заметили и сыновья. Мне было пофиг. Я больше обращал внимание на то, чем торгуют и с наслаждением вдыхал аромат пряностей и сухофруктов, то и дело касающийся ноздрей с каждым еле ощутимым дуновением ветерка.

— Сейчас нас будут брать, — сказал вдруг негромко Тимофей. — Базар оцепили стрельцы.

— Видим батька, — сказал Иван. — Свистнуть казаков?

— Погодь, пока.

Я огляделся и увидел, что, действительно, что спереди, в конце рядов, что сзади, плотными шеренгами встали стрельцы.

— Не вырваться, — сказал Тимофей. — Свисти!

Иван резко свистнул. Казаки встрепенулись и, словно голуби, слетелись к атаману, окружив его плотным кругом. Меня поразило, что никто ничего не спрашивал. Просто, подбежав, все развернулся и спинами закрыл Тимофея и меня от любой напасти. Казаков было человек сорок и все они сошли с нашего струга.

Увидев «неладное» все, кто находился на базаре отхлынули от центра базара к стенам и лавкам. Кто-то метнулся на выход, но, столкнувшись со стрельцами, вооруженными рогатинами и алебардами, тоже метнулись в стороны. Заверещали бабы.

— Сабли не вынимать, — приказал Тимофей. — Появятся лучники или ружья, прорываемся.

— Не будет ничего, — подумал я, почему-то не страшась происходящего.

Я посмотрел на атамана, Тимофей глянул на меня.

— Молодец! — сказал он. — Не испужался?

— Страха нет, один задор, — проговорил я, скривившись. — Не станут они нападать.

— Отчего уверен? — удивился Тимофей.

— Давно бы уже напали, или с ружей побили, если бы хотели. Ждут кого-то.

— И то…

Народ с площади постепенно стал истекать сквозь стрелецкий «фильтр», но вскоре стрельцы расступились и, образовав коридор, пропустили сквозь него дородного, богато одетого человека, подошедшего по этому живому коридору до нашей группы. Это было так театрально, что я непроизвольно фыркнул.

— Кино и немцы, бля, — тихонько, сквозь зубы буркнул я. — Римский патриций, нафиг.

Человек и вправду держался прямо и надменно. Одет он был, не смотря на жару, в соболью шубу, покрытую парчой и высокую меховую шапку, называемую тут «боярской» или «горлаткой».

— Кто из вас Разин Тимофей? — спросил лучше всех одетый и старше всех выглядевший стрелец.

— Ну, я, — сказал атаман, и казаки разом раздвинулись, тоже образуя нечто вроде коридора. — Кто спрашивает и зачем?

— Наместник Астрахани князь Репнин Борис Александрович пришёл посмотреть на тебя и твоих казаков.

— На меня? Посмотреть? — удивился атаман. — А что на меня смотреть? Чай не девка красная…

Казаки рассмеялись.

— Пригласил бы, сам бы пришёл. Чего сапоги богатые бить?

— Не твоего ума дело! — грубо прервал атамана стрелец. — Стой смирно и отвечай по делу, коли спрашивать станут.

— У ты какой грубый! — удивился атаман. — Аки бычий хер на морозе.

Казаки от смеха «покатились», припадая руками на колени.

— Да я тебя, — шагнул вперёд стрелецкий голова.

— Постой Никифор Ильич, — остановил того Репнин.

— Целый наместник, — удивился мысленно я. — Даже не воевода, а наместник?

— Ты почто такое войско собрал? Куда и зачем идёте?

— Собрал? — деланно «удивился» Тимофей. — Войско Донское не надо собирать. Оно всегда собрано. А идём мы воевать за Персов, ибо войн рядом нет. Азов, что мы взяли, московскому царю не надобен оказался, а поиздержались мы изрядно. Голодаем на Дону.

— Тут калмыки вот-вот соберутся напасть. Прислал меня в Астрахань царь-батюшка Михаил Фёдорович, дабы уберечься от них. А тут вы уходите помогать персам. Может останетесь? Сколько вас? Слышал, десять сотен?

— Остаться? Калмыков бить? — задумался Тимофей и к моему удивлению «выдал». — Не все из казаков у Персов останутся. Провожу их и вернусь в Царицын. С тамошним воеводой сговорились. Тоже ждёт калмыкцев.

— С Василием Андреевичем? С Горчаковым? Так не откажет он мне. Общее дело делаем. Сколько ты ему обещал?

Глава 11

— Обещался я ему поставить пятьсот сабель. И меньше не могу, коли обещал. Да и меньше — это не сила против калмыкцев. Не стану дробить я войско.

— И мне бы столько не помешало бы,