Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

на финики, сушёные абрикосы, запивая их настоящим китайским чаем, правда до этого съев несколько кусков жаренной на углях баранины с зеленью, обёрнутых тонким лавашом.

— Не боязно? — спросил Фрол. — Меня, как представлю наш путь в Москву, начинает трясти. Как перед драчкой на кулачках сам на сам.

— Да, ты всегда ссыклей был, — хохотнул Иван.

— Сам ты ссыкля, — насупился Фрол и отхлебнул из кувшина вина.

Мне тоже дали попробовать и мне понравилось. Разрешали пить вволю, но я решил пить кипячёную воду и чай.

— Не боязно, Фролка. Нет пока никакой беды.

— Так как так вышло, батя? Почему мы не знали, что наш Стенька — прынц персидский?

Ни Иван, ни Фрол про подделку документов не слышали, так как плавали в то время, как мы о том говорили с Тимофеем туда-сюда на берег и обратно.

— А чтобы не проболтались раньше времени, — нахмурился Тимофей. — Дури то у вас много, а разума чуть. Разошлась бы молва по Дону, и что бы с того было? И сейчас не особо трепите языками. От Стёпки сейчас много зависит, как нам дальше жить. Слышали же, какая напасть на Дон идёт от Москвы. Скоро все закабалённые будем. Предъявит нам царь иск за всё, что на Дон теперь отправляет: за хлебушек, за ружейный порох, за сукно. Небось, пишут, сколько чего отдали Дону. А потому, нам или уходить на Урал Камень на Яик, либо тут вживаться. А как тут вживаться, когда на Дону уже и не повернуться от сирых и убогих. Да и царь раздаст земли своим боярам и сгонят нас с них. Или, что того хуже, перепишут, закрепостят за землёй и в розыск подадут, коли мы с той земли стронемся.

Про то, что вскоре царь заберёт Дон и закрепостит всех своих подданных рассказал Тимофею я. После того, как Тимофей признал, что в его сына вселился «джин». К моему удивлению тут верили во все эти сказки абсолютно. И Тимофей даже пытать меня не стал что за джин, зачем он вселился. Хотя, я и не подтверждал, что я — джин. Да и сам Тимофей так и не утвердился во мнении, кто я, джин, или ангел?

Он говорил, а я не противоречил, что бы он не говорил. Единственное, что я сказал, это то, что от меня им худа не будет, а знаю я много: и прошлое, и будущее.

Вот тогда я и рассказал Тимофею, что если он пойдёт в Персию, то его в этом походе убьют. А в Москве лет через пять начнётся такой бунт из-за цен на соль, что его назовут «соляной». Значит к этому времени надо запастись солью. И вообще, надо где-то оседать и ставить своё хозяйство. Может и в Воронеже. Почему не купить в посаде дом и не учредить какой-то промысел. Например лодочный. Да, какой угодно.

Именно этот мой «спич» убедил Тимофея в том, что в его сына вселился «кто-то» чрезвычайно разумный. Особенно тогда, когда я нарисовал ему палочкой на песке проект «струга», выполненный по канонам судостроения. Казаки сами постоянно рубили и собирали струги, для чего и возили с собой полный плотницкий инструментарий. Не морские, конечно, а небольшие, десятиметровые, но рубили, раскалывая полуметровые липовые или берёзовые брёвна на доски. Они сгибали нижние венцы сырого дерева вокруг нижней «трубы», а следующие вокруг специальных распорок. Всего месяц требовалось казакам, чтобы собрать такое судно. Моя конструкция струга в корне отличалась от существующих, и Тимофей поверил мне.

Глава 12

— Так, наверное, строят большие корабли османы. Я видел такой под Азовом. Огромный парусник. Аж с тремя мачтами и парусами, словно крылья. Сможешь такой построить?

— Смогу,- кивнул я головой. — И даже лучше. Могу построить корабль, который никогда не утонет. Даже если его пробить ядрами.

Вот тогда, когда я подробнее расспросил Тимофея о своём рождении и о матери Стёпки, я и предложил Тимофею авантюру с подделкой документов и с внедрением меня в царский дворец. Рассказав Стёпкиному отцу, что скоро царь Михаил умрёт, и царём станет его малолетний сын Алексей, с которым я могу сейчас подружиться, я заинтересовал Тимофея. Воля — волей, а чем ближе к центру, тем кусок пирога жирнее, а если кусать с краёв, то от подгоревшей корочки, лишь изжога и горечь останется. Так я ему сказал. Тимофей любил образные выражения.

В детстве я хорошо рисовал и, особенно хорошо, лепил. В институте мне понравилось писать шрифты и чертить. Мне вообще очень хорошо удавалось копирование. Например, подписей преподавателей, печатей, которые я просто рисовал. У нас в группе был парень, Сергей Лойченко, которому удавались забавные рисунки. Это был его дар. Я так не мог. Мне не хватало чувства юмора и, главное, выдумки. А вот копировал я его рисунки, как лазерный сканер. Причём, и по памяти тоже. Мы даже как-то с ним поспорили и провели эксперимент, когда я просто увеличил его рисунок в пропорции три к одному. Все размеры совпадали. Я тогда сильно вырос в его глазах. Это был мой дар. Так, как я не мог делать он.

Вот и теперь, я просто перенёс имя шаха Аббаса из подорожной грамоты в свидетельство о браке. Дольше было, кхе-кхе, собирать сажу методом закапчивания глиняного горшка изнутри. А печатей персидского шаха я налепил из глины аж три штуки. И ни одна из них не отличалась от другой ни на йоту.

Мы сидели и разговаривали о том, что ждёт Русь, пока я не стал «тормозить» и отключаться, а потом совсем не уснул.

Тимофей после наших с ним разговоров, как-то вдруг тоже «поумнел». У него словно упала пелена с глаз, исчез «кураж» и появилась мысль в глазах. Он то и дело возвращался к тому, чем бы можно было заняться в Воронеже. Или в Москве. Но он, всё же, больше склонялся к Воронежскому проживанию. Да и мне, честно говоря, нравился Воронеж больше. Там, я знал, рос вековой дубовый лес, порубленный Петром Первым на корабли, которые потом сожгли после неудачной Крымской войны.

И вот я, развернув перед Тимофеем план возможного «старт апа», словно разбудил в нём «бизнесмена-предпринимателя». Я рассказал ему, что можно прямо в лесу, не на берегу реки, поставить мастерские-верфи, где и пилить-строгать доски и другие элементы корабельных корпусов. Речка, конечно,нужна, для установки мельничных колёс, для задания движения