95-16 - Ян Рудский

Американец устало протянул другу руку. Глаза у него были обведены синими кругами, а на лбу еще отчетливей прорезались морщины.

— Садись, Ян, — сказал он, — придется тебе во всем признаться.

— Прошу вас начать с того момента, когда вы попали в концлагерь в Вольфсбруке, — ободряюще произнес Виз­нер. — Нас особенно интересует, что вам было известно о докторе Шурике-Менке во время пребывания в лагере.

— На этот вопрос гораздо подробнее может ответить Пол. Он ведь работал в «белом бараке» — так в лагере называли лабораторию доктора.

— Да, да. Это мне известно. Но вы, быть может, сумеете добавить какие-нибудь детали. Сегодня во второй половине дня я жду представителей из боннского министерства юсти­ции. Мне бы хотелось до их приезда получить полную ин­формацию обо всем. Прошу вас!

И Шель начал длинный рассказ. Он старался ничего не пропускать. Он подробно рассказал о том памятном утре, когда они покинули лагерь, об убежище в подвале и дне ос­вобождения. Когда он упомянул о полученном от Леона письме, комиссар спросил, не захватил ли он его с собой. Шель ответил утвердительно и вынул бумажник.

— Странно, — пробормотал он, обшаривая все отделения, — я никак не могу его найти. Не понимаю, куда оно могло деться…

— Может быть, вы оставили его дома?

— Нет, я абсолютно уверен, что нет! — сердито сказал Шель. — Все бумаги были со мной. Исчезновение письма — очередная необъяснимая загадка в целом ряду других.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Когда? — задумался журналист. — Как только приехал в Гроссвизен. А когда потом, уже не помню.

— Ничего не поделаешь. Продолжайте, пожалуйста. Через час, выкурив бесчисленное множество сигарет Шель немного охрипшим голосом закончил свой рассказ:

— Сознание я потерял не полностью, — вспоминал oн события последней ночи, — однако совершенно лишился сил и был в каком-то дурмане. До меня доходили только обрывки разговоров. Когда я пришел в себя, Пол сказал мне о смерти доктора. Вы приехали, если не ошибаюсь, минут через десять после этого.

— Вы несколько раз упоминали о каких-то подозрениях Не могли ли бы вы уточнить, о каких именно?

Шель задумался. Все таинственные события он перебирал в памяти еще по пути в участок и тогда же ясно понял, что облеченные в слова туманные домыслы покажутся ничтожными, если не наивными.

— Не стоит пока касаться этого вопроса, — сказал он. — Я должен еще кое в чем убедиться…

— Как хотите. Я только попрошу вас подписать протокол допроса, после чего дело будет передано в высшую инстанцию.

— Какой протокол? — Шель с удивлением огляделся по сторонам, но не заметил никого, кто бы мог записать его слова.

Визнер рассмеялся.

— Мы применяем современные методы. Сюда, — yказал он на абажур стоящей на письменном столе лампы, — вмонтирован микрофон. Ваш голос был записан в секретариате на пленку. Как раз сейчас машинистка переписывает с нее показания. Магнитофон — очень ценное нововведение в нашей работе. Мы сохраняем пленку до самого конца следствия, и если возникают какие-либо сомнения или в показаниях появляются противоречия, мы представляем неоспоримое доказательство: подлинный голос свидетеля или обвиняемого.

Шель с неудовольствием покачал головой — о таких вещах следует предупреждать заранее — и вопросительно посмотрел на Джонсона.

— Тебе еще нужно о чем-нибудь говорить с комиссаром, Пол?

— Пожалуй, нет. Сегодня ночью я описал все события в форме рапорта, а утром пришел пораньше. Мы уже успели все обсудить. Если ты кончил, давай выйдем вместе.

Шель обратился к комиссару:

— Протокол будет готов сейчас?

— Боюсь, что нет, — ответил Визнер. — Я был бы очень вам признателен, если б вы смогли зайти подписать показа­ния немного позже.

— Ну конечно! Я забегу после обеда.

Шель с нескрываемой симпатией попрощался с Визнером. Этот принципиальный человек ему нравился. Он чувствовал, что такому можно смело доверять. Он вспомнил, как когда-то случайно отозвалась о комиссаре Кэрол. Будучи человеком способным и образованным, он вполне мог стать прокурором, но был всего лишь комиссаром. Повышения по службе не про­исходило. Его не считали «своим». Кажется, он даже сидел когда-то в концлагере…

— Ну как, доволен ты ходом дела? — прервал Джонсон размышления журналиста, когда они очутились на улице. — Я считаю, что события минувшей ночи завершили эту непри­ятную историю.

— Честно говоря, я не знаю, что обо всем этом и думать. А впрочем, быть может, ты прав — пора заменить вопроси­тельный знак точкой.

Джонсон энергично поддержал его.

— В делах подобного рода почти всегда остается какая-то доля сомнений, — сказал он. — Мы знаем, что произошло, однако нам неизвестно, какие события этому предшествова­ли; в конце концов мы находим более или менее убедитель­ные доказательства, восстанавливаем обстоятельства, сопутствовавшие отдельным происшествиям, и объединяем все в единое целое. В данном случае собрать доказательства ока­залось особенно трудно. Главных героев драмы — Менке и Траубе — нет в живых. Впрочем, пожалуй, нам нет нужды продолжать этим заниматься, поскольку виновник понес за­служенное наказание. — Заметив, что Шель колеблется, он добавил: — Приходи сегодня к нам пораньше. Проведем, на­конец, по-настоящему спокойный и приятный вечер.

— Хорошо, Пол, спасибо. Я зайду во второй половине дня. Не позже чем завтра я должен выехать из Гроссвизена. Прежде чем возвращаться в Польшу, мне нужно провести несколько дней во Франкфурте, чтобы собрать и обработать ма­териал для очерка.

Расставшись с Джонсоном, Шель отправился в больницу, где лежал Лютце.

Посетителей пускали только во второй половине дня, но Шель проник в палату без особого труда, объяснив швейца­ру, что уезжает из города и хочет попрощаться с больным.

Лютце выглядел бодрее. Сероватая бледность сменилась легким румянцем. На вошедшего он поглядел с нескрывае­мым любопытством.

— А я думал, вы забыли, — сказал он.

— О чем? — Шель присел на табурет около кровати.

— О водке.

— Я не забыл, но не принес. Мне бы не хотелось нарушать больничные правила.

— Так чего же ради вы пришли?

— Неужели трудно догадаться?

— Трудно!

— Лютце! Перестаньте прикидываться. Я хочу выяснить известные вам факты. А чтобы рассеять ваши опасения, я вам сначала расскажу о последних событиях.

Лютце пожал плечами. Поправив подушку, он устроился поудобнее и с недоверчивой усмешкой смотрел на журналиста.

— Предположим, что чемодан, который вы отнесли на вок­зал, получен вами от Леона. Опасаясь, что кто-нибудь заста­вит вас признаться, где он находится, вы послали квитанцию по почте. Несмотря на некоторые трудности, мы чемодан по­лучили. Находившиеся там бумаги касались опытов, которые доктор Шурике проводил на заключенных лагеря Вольфсбрук. Сравнивая написанные от руки заметки на этих бумагах с почерком доктора Менке, мы убедились, что Менке и Шу­рике — одно и то же лицо. В результате непредвиденных обстоятельств бумаги были уничтожены. Несмотря на это, рука правосудия настигла доктора. К сожалению…

— Что — к сожалению?.. — крикнул Лютце, приподыма­ясь на локтях.

— Доктор Менке погиб при попытке к бегству.

— Он умер?

— Умер. Делом занялся комиссар Визнер. Сегодня в Гроссвизен приедут представители из Бонна. Этого хватит, чтобы развязать вам язык?

— А что вы, собственно, от меня хотите? Менке черти уне­сли, они и так его заждались. Чего ж тут еще объяснять?

— Смерть Леона.

— Ему уже ничего не поможет.

— Когда вы видели его последний раз?

Лютце уставился на свисающую с потолка лампу и не отвечал.

— Слушайте! — нетерпеливо воскликнул журналист. — Я, иностранец, пытаясь разобраться в этих странных со­бытиях, впутываюсь в бог знает какие передряги, а вы, его друг…

— Ладно, ладно! — перебил больной. — Хватит фило­софствовать. Лютце не такой дурак, как думают. Если я не хочу говорить, значит, так надо. Вы приехали и уедете, а я останусь.

— Герр Лютце, — возобновил свои попытки Шель, — давайте договоримся: вы ответите на мой вопрос или — еще лучше — расскажете все, что вам известно, а потом мы ре­шим, как будем поступать дальше, если вообще ваши новости можно использовать.

Глаза больного снова обратились к потолку, лицо утрати­ло насмешливое выражение. Видимо, он раздумывал над по­лученным предложением. Шелю хотелось закурить, но он сдержался, не зная, разрешается ли это здесь.

— Я видел Леона за несколько часов до смерти, — про­изнес Лютце, не поворачивая головы. — В тот вечер он при­нес мне чемодан и сказал: «Лютце, ты единственный человек в Гроссвизене, которому я могу доверять. Эти бумаги я недав­но вытащил из подвала разрушенного дама. Здесь доказа­тельства преступлений, совершенных в Вольфсбруке». Я не очень-то понимал, о чем идет речь. Леон часто на что-то на­мекал, но никогда ничего не объяснял толком.