Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект - Зубова Людмила Владимировна

Молча, молча, Как сквозь толщу Каменной коры древесной, Из очей ее разверстых — Слезы крупные, янтарные, Непарные. Не бывало, чтоб смолою Плакал дуб! Так, слезища за слезою, Золотые три дороги От истока глаз широких К устью губ. Не дрожат ресницы длинные, Личико недвижное. Словно кто на лоб ей выжал Персик апельсинный. Апельсинный, абрикосный, Лейся, сок души роскошный, Лейся вдоль щек — Сок преценный, янтарёвый, Дар души ее суровой, Лейся в песок! (И., 393).

В MAC слово апельсинный определяется обобщенно, но все примеры из словарной статьи указывают только на относительное значение прилагательного: «АПЕЛЬСИННЫЙ. Прил. к апельсин. Апельсинное дерево. Апельсинные дольки // Приготовленный из апельсинов. Апельсинное варенье».

В сцене плача Царь-Девицы над спящим Царевичем окказионально качественное прилагательное апельсинный из сочетания персик апельсинный обнаруживает несколько смыслов: 1) сочный (слезы текут обильно), 2) освежающий (слезы дают облегчение), 3) сладкий (то же), 4) живительный (слезы Царь-Девицы, подобно живой воде, расколдовывают спящего Царевича), 5) экзотический, заморский (Царь-Девица живет за морем, в другом царстве), 6) драгоценный (слезы в контексте уподоблены золоту и янтарю), 7) блестящий золотистым блеском (в том же уподоблении), 8) нежный (в уподоблении персику и абрикосу с нежной поверхностью).

Вполне возможно, что перечисленные оттенки, основанные на коннотациях, выделены субъективно и характеризуют ассоциации конкретного читателя, однако диффузность значения слова налицо. Эта диффузность подкреплена еще и соседним упоминанием плодов — персик и абрикосный. Тем самым слово апельсинный со всеми его контекстуальными смыслами включается в ряд, абстрагирующий значение драгоценного экзотического плода — ряд, по абстрагирующей потенции подобный сочетаниям типа гуси-лебеди. Вряд ли можно вычленить одно из значений анализируемого слова, представить его если не как единственное контекстуально обусловленное значение, то хотя бы как семантическую доминанту. В то же время поэтический смысл парадоксального сочетания в целом понятен. Очевидно, что этот окказионализм семантически синкретичен и словотворчество в данном случае повторяет путь образования слова-синкреты в глубокой древности.

Здесь кажется уместным употребить термин Ю. Н. Тынянова «колеблющиеся признаки значения» (1965, 87–88), называющий неустойчивые второстепенные признаки, сопутствующие основному признаку значения в художественном тексте и способные его вытеснить. В подобных семантических окказионализмах колеблющиеся признаки значения оказываются не вторичными, а первичными. Аналогичное явление наблюдаем, анализируя такие сочетания из произведений М. Цветаевой, как Мой конный сон (И., 439), школы || Хлебникова соловьиный стон || Лебединый (И., 468), вдоль всей голосовой версты (С, 185). Видимо, не случайно многозначность семантического окказионализма хорошо обнаруживается именно в атрибутивных сочетаниях. Согласованное определение — древнейший вид представления признака и отношения, вероятно, сохранивший способность к синкретизму. Так, если сравнить современную генитивную конструкцию груда пепла с атрибутивной пепельная груда, то можно заметить, что только атрибутивная конструкция способна к полисемии:

И безудержно — мои конь Любит бешеную скачку! — Я метала бы в огонь Прошлое — за пачкой пачку: Старых роз и старых книг. — Слышите, мой ученик? — А когда бы улеглась Эта пепельная груда, — Господи, какое чудо Я бы сделала из вас! Юношей воскрес старик! — Слышите, мой ученик? (И., 60)

Конечно, в этих строках сочетание пепельная груда означает прежде всего груду пепла, но не исчерпывается этим смыслом. Поскольку слово пепельный имеет в языке переносное значение 'седой', то в контексте, в котором речь идет о воскрешении старика, это значение тоже участвует в образовании смысла. В таком случае сожжение «старых роз и старых книг» есть символическое сожжение, умерщвление состарившейся души как необходимое условие ее воскрешения.

Цветаева часто пользуется архаической атрибутивной конструкцией там, где современный язык требует управления: ладанное облако 'облако ладана' (И., 78), кофейное гаданье 'гадание на кофе' (И., 559), лучная вонь 'вонь лука' (И., 551), из-под ресничного взлету 'из-под ресниц' (С., 158), адский уголь 'уголь в аду' (И., 600) и многие другие. Вероятно, семантический синкретизм таких конструкций открывает новые возможности поэтического истолкования, практически во всех случаях сдвигая относительное значение прилагательного в сторону качественного.

О том, что принадлежность прилагательного к разряду качественных связана с их потенциальной синкретичностью, говорит тот факт, что в окказиональной форме сравнительной степени от относительного прилагательного (на разломе формы) этот смысловой синкретизм обнаруживается весьма отчетливо:

Снеговее скатерти, Мертвец — весь сказ! Вся-то кровь до капельки К губам собралась! (И., 350).

В прилагательном снеговее, несомненно, соединились значения белизны как мертвенной бледности, холодности и, возможно, способности к прекращению существования — таянию. Несомненно также и то, что каждое из этих значений существует по крайней мере на двух уровнях — конкретно-образном и духовно-психологическом. Третий возможный уровень связан с философской концепцией Цветаевой, основанной на том, что нарастание аффекта приводит к его прекращению в смерти и тем самым обретению бытия в абсолюте-бессмертии.

Характерно, что окказиональная форма сравнительной степени прилагательного в данном случае совершенно не предполагает наличия или даже возможности производящей формы положительной степени: именно компаратив как показатель принадлежности прилагательного к разряду качественных оказывается способным вместить в себя несколько значений и представить их в нескольких планах. В приведенном примере этот компаратив образован, вероятно, непосредственно от существительного снег, и в этом тоже сказывается «хождение по слуху народному». И. А. Потебня, указывая, что в древнерусском языке «существительное, будучи названием определенной субстанции, было в то же время качественнее, чем ныне», приводит примеры образования компаративов непосредственно от существительных: бережее (от берег), скотее (от скот), зверее (от зверь) (1968, 37). Наличие суффикса — ов- в компаративе не противоречит предположению об отсубстантивном образовании сравнительной степени, так как этот суффикс можно считать рефлексом древнего чередования ъ//ов в основах существительных типа сын.

Характерный пример роли грамматического окказионализма в синкретическом представлении понятий приводит И. Б. Левонтина в своей студенческой курсовой работе (МГУ, 1982 г.), рассматривая причастие минущая в контексте стихотворения Цветаевой «Минута»: