КОМ-2 (Казачий Особый Механизированный, часть 2) - Ольга Войлошникова

— И вам спокойного дежурства.

Я прикрыл за проводником дверь, выключил свет, взбил подушку и провалился в сон.

Спал я, как бывает в таких ненадёжных местах, некрепко. Слышал сквозь сон, как несколько раз проходили по вагону поездные служащие, кто-то разговаривал в коридоре, брякали стаканы… Посреди ночи случилась довольно большая остановка, на перроне кричали, хохотали и даже, кажется, запускали фейерверки. И, что самое примечательное, подозрительно-жизнерадостные звуки проникли именно в наш вагон и начали смещаться всё ближе и ближе к моему купе.

— О! А вот и девятое! — торжественно воскликнул изрядно нетрезвый голос и дверь поехала в сторону. — Пардон! — радостно возгласил новый сосед и начал возиться, запихивая что-то под столик.

Вероятно, ему мешала ножка, потому что через некоторое время он выполз из-под стола, невнятно ругаясь, и включил свет! Я приоткрыл один глаз и хмуро посмотрел на пришельца. Невысокий, худой почти до щуплости, почти совершенно седой и неимоверно взъерошенный дядька. Одет дорого, но растрёпанно. Облик довершали небольшие очочки с идеально круглыми линзами.

Дядечка почувствовал мой взгляд и живо обернулся:

— Я разбудил вас, мой друг! Простите! Простите великодушно! — в этот момент поезд дёрнуло, и новый сосед чуть не упал на меня. Пришлось сесть и поддержать. — Спасибо! Спасибо, сударь! Э-э-э… Как вас?..

— Илья.

— Очень, о-о-очень приятно! А меня — Тимофей Константинович! — дядька полез обниматься. Пришлось встать и приобнять. Он слегка хрустнул, тихонько охнул и почти спокойно сел на свой диванчик. Но через три секунды уже снова заозирался радостным воробьём: — Хорошо сидим! Люблю, знаете, хорошую компанию! Может быть, позовём официанта, закажем что-нибудь?

В этот момент в дверном проёме показался проводник с, как говорил наш сотник, «печатью заботы на лице».

— Ваш билет, уважаемый?

— Какой билет? — встрепенулся дядечка. — А что… в ваш ресторан вход только по билетам? — он весело и довольно заразительно захихикал. Похоже, он находился в той кондиции опьянения, когда уже перебрал, но всё ещё хочется праздника и кутежа.

Мы с проводником переглянулись.

— Вот не было заботы! — драматически сказал он и развёл руками. — Делать что?

Мне вдруг пришла в голову одна мысль.

— А что, милейший, ты говорил, коньячок у тебя есть?

— Да тут и так…

— Почём?

Проводник поколебался.

— Десять рублей.

— Сороковка⁈* — мама дорогая, ничего себе тут цены!

— Полуштоф!*

*Сороковка, она же косушка (0,308 л) — 1/40 от стандартного ведра (12,3 л),

Полуштоф — в два раза больше сороковки (1/20 ведра = 0,616 л;)

Ядрён корень, всё равно дорого!

— Пять андреек — или сам с ним возись.

Проводник (подозреваю, что напитками он приторговывал себе в карман) пару секунд колебался между жадностью и морокой с развесёлым пассажиром, который как раз созрел до того, чтобы начать петь — и запел (весьма, надо сказать, громко и душевно), дирижируя себе и невидимому хору.

— А! Ладно! Сейчас.

К его возвращению пятиандрейчик лежал на столе. Проводник ввалился в купе с бутылью, штопором и двумя стопками:

— Пожалте!

— О! — обрадовался Тимофей Константинович и потёр сухонькие ручки. — Коньячок! Любезный, а кто там у ваших музыкантов главный? Пригласите к нашему столику, я хочу сделать заказ. Для моего дорогого нового друга Ильи!

Гляди-ка, запомнил!

Я махнул проводнику: скройся, мол, а сам живо откупорил коньяк, разлил по стопкам и сел на диван к весёлому соседу, дружески приобняв его за плечи:

— Ну, за знакомство!

— Отличный тост! — похвалил Тимофей Константинович и со смаком принял соточку.

Я свою тем временем поставил на стол и аккуратно вытянул у соседа его пустую.

— М-м, неплохо, — оценил он. — Лимончика бы закусить.

— Да чего тебе закусить, — «удивился» я, — когда ты не пьёшь?

— Как — не пью? — недоумённо уставился на меня Тимофей Константинович.

— Да так. Я вот выпил, — я показал ему пустой стаканчик, — а ты — нет.

Сосед заморгал глазами, посмотрел на свою руку и несколько раз сжал-разжал пустые пальцы:

— А как это… — он слегка выпятил нижнюю губу и перевёл взгляд на стол, где стояла полная стопка. — Это вот… моя?

— Твоя-твоя, — уверил я. — Чё не пьёшь-то?

10. ПРИБЛИЖАЮСЬ К ТОЧКЕ НАЗНАЧЕНИЯ

НОЧНОЕ ПОЕЗДНОЕ

Тимофей Константинович неуверенно пожал плечами и взял второй стаканчик:

— Так я за знакомство?

— Ну, конечно!

Вторую порцию коньяка пришлось мне помочь слегка придержать, потому как рука попутчика сделалась нетверда.

— А где там музыканты? — значительно более заплетающимся, чем раньше, голосом спросил Тимофей Константинович.

— Ч-ш-ш! — я прижал палец к губам. — Слушай. Песню тебе спою нашу, казацкую.

И завёл бабушкину. Когда батиной маме, бабе Глаше, начинало казаться, что деда Аркаша держится на ногах исключительно из упрямства, она начинала петь эту. Про снежочки, встающий на речке лёд, таинственным образом воронов и несчастную любовь. Забайкальская манера вообще протяжная, словно игры ветра зимой в печной трубе, с повторами и переповторами, а уж более сонной песни я в жизни не слыхивал. Сосед пытался подпевать, потом подпёр голову рукой (столик для этой цели очень даже подходил). По щекам его побежали слёзы.

«Эк проняло человека!» — подумал я, но петь не перестал. Тут главное: настойчивость. На четвёртом куплете Тимофей Константинович уронил голову на локоть совсем. Продолжая тихонько допевать, я отодвинул стаканы и уложил умиротворённо сопящего попутчика на подушку.

— Эдак у вас ловко получилось! — шёпотом похвалил меня проводник, который, оказывается, наблюдал всю сцену в отражении вагонного окна.

— Опыт не пропьёшь, — также шёпотом ответил я. —