КОМ-2 (Казачий Особый Механизированный, часть 2) - Ольга Войлошникова

не ходило, так что добираться предстояло на перекладных: сперва почти сутки веткой «Иркутск-Красноярск», собственно, до Красноярска, а уж оттуда — ещё шестнадцать часов до Новосибирска.

Маман с каждым днём, приближающим мой отъезд, волновалась всё больше. Получаса не проходило, чтобы она не выбегала, всплёскивая руками:

— Ильюшенька, как же я забыла!.. — и дальше называлось какое-нибудь очередное обстоятельство, в связи с которым мне могла понадобиться та или иная вещь.

Матушка начинала суетиться, тащить то или другое, хлопотать, пить сердечные капли. Багаж мой разросся до целой горы, которую она перекладывала так и эдак, пытаясь втиснуть эти пожитки в два чемодана — огромных, фанерных, обтянутых грубой кирзовой тканью. С этими чемоданами мои родители в молодости приехали сюда, в Карлук, на выделенный Иркутским казачьим войском Алексею Аркадьевичу Коршунову кусок земли. До того-то батя под Читой жил-служил. К чемоданам тогда прилагались три лапочки-дочки мал мала меньше, да я в мамкином пузе.

Ну во-о-от, эти чемоданы оказались до треска набиты всяким барахлом, да не всё ещё вошло, вокруг громоздились кульки, авоськи и коробки.

— Мама, вы как себе представляете — как я с этой горой потащусь?

— А как же⁈ — сразу начинала паниковать матушка. — На год едешь! А зимой-то холодно ж, а? Ой, носочки шерстяные забыли!..

Ага, а летом жарко. А в дождь мокро. А это! А то! И как я раньше справлялся, на контракты уезжал, а?

Я пытался тайком выкинуть часть манаток из этой кучи, но был уличён. Матушка рыдала. И тут нервы мои не выдержали:

— Да что такое, в конце концов⁈ Вы с ума сошли, что ль⁈ Я вам что — верблюд⁈ Я как потащусь с этим складом?

Вопреки ожиданиям, матушка принялась лить слёзы ещё пуще, батины уговоры тоже не помогли, а испуганная этаким вывертом Серафима и вовсе лезть не стала, отгородившись от слезопролития младенцем.

Выручила Катерина, заехавшая просто так, поболтать да проведать, пока я дома — а тут сплошная мокротень и истерика. Хитрая Катька не стала говорить, что всё это ненужное. Она чинно сложила руки под грудью и давай матушку хвалить:

— Мамуся! Ай, ты молодец! Обо всём подумала! Только Илюшка за́раз всё не упрёт. Да и неудобно ему будет. Город незнакомый, с кулями как этот университет искать? Несподручно. Надо, знаете, сперва только самое необходимое взять. Форму там парадную, смену белья, мелочи самые нужные, да? Шинель на ём! А остальное мы упакуем и дирижаблем отправим. Я у Афони спрошу, когда рейс подходящий будет. Илюша уже освоится, всё узнает. Подводу наймёт или машину — по времени подъедет. И не в чемоданы сложим, а в специальные мешки транспортировочные, легче будет и удобнее. А? Я приеду, помогу упаковывать, — а сама мне подмигивает, мол: «Не возражай!»

Я вопли задавил, давай соглашаться, мол: вот это дело! И впрямь — пусть Афоня рейс подходящий подберёт, потом перешлёт, а пока я налегке поеду.

Маман обрадовалась! И тут же снова встревожилась:

— А еда⁈ Кушать в поезде ты что будешь? На перроне прокисшее покупать⁈

— Еду возьму, — великодушно согласился я, и матушкин мандраж перенаправился в новое русло.

С Катериной мы столковались ловко.

— С маманей спорить не будем, — заговорщицки предупредила меня Катя, — вишь, и так она в ажитации. Я приеду, самолично все манаточки упакую, чтоб она видела. Ты мне только скажи сразу, что тебе потом переправлять, я дома переберу и ненужное в кладовку сложу до твоего приезда.

— Ну ты ловка! — удивился я.

— Да чего! — махнула рукой Катя. — У маман бывает. Когда нервничает — чудит. Спорить — только хуже, а так, вроде, всё по её сделали, она и успокаивается. Чё уж, справляемся.

В итоге на вокзал я прибыл с саблей на боку, с бандольером через плечо (это словечко наши из походов привезли — сумка специальная, значицца, для оружия и всяких к нему припасов, надевается за спину), с одним полупустым чемоданом, в котором (реально) лежало самое необходимое, и с тремя сумками, битком набитыми едой. Форму в дорогу надел чистую, но поношенную походную — двое суток по поездам, пыль-гарь паровозная, мало ли. Да и перед кем мне в дороге парадкой козырять?

С любимой женой, дитёнком и всей остальной семьёй попрощался в Карлуке. Два часа в дороге трястись, чтоб меня у вагона поцеловать — затея дурацкая. Так что все поцелуи и объятья остались в родной усадьбе, а на самый вокзал меня провожал зать, Виталий. И вот почему.

Первый поезд мой был специфический — почтовый. Если б он не подвернулся, то пришлось бы мне вчера утром уехать на пассажирском «Иркутск-Красноярск», который раз в двое суток ходит, да полтора суток в Красноярске где-то толкаться до завтрашнего вечернего поезда на Новосиб. А так — почтовый отправляется вечером, к вечеру и прибывает, там я билет куплю — и почти сразу на следующий сяду, без особых перерывов.

Место в этом составе мне обеспечил, как вы понимаете, Витя. Главному почтмейстеру пристроить родственника в купе к сопровождающим почтальонам — дело плёвое.

Поезд стоял на дальнем пути, рядом с товарняком, и из дверей вагона сопровождения выглядывал, озираясь, служитель средних лет в синей почтовой форме. Увидел нас, замахал приветственно и спрыгнул с подножки, протягивая Витале руку:

— Виталий Евгеньич, наше почтение! Мы уж думали, что переиграли вы. До отправки пятнадцать минут осталось.

— Не-е, как же передумать! Вот, — Витя представил меня широким жестом, — шурин мой, героический казак, на учёбу отправляется. По распоряжению самого Великого князя!

— Илья, — я протянул руку почтовому проводнику.

— Здорово, служивый! Мирон! — рукопожались. — Прошу!

По узкой откидной лесенке мы забрались в вагон, в котором там и тут углы были загромождены проштемпелёванными и облепленными сургучом ящиками, коробками и тюками.

— Пожалте, наше скромное обиталище, — проводник сдвинул дверцу служебного купе и указал на свободный угол: — Вещи можно вот здесь положить.

09.