Карьерный спуск на дно. Проституция в царской России - Анастасия Вячеславовна Мащенко

пьяном виде, и во время их половых сношений. Они привыкают к подобной житейской грязи. Есть ли что удивительного, что многие девочки, только 10 лет от роду, уже вступают в связи с мужчинами!»[181]

Дети, играющие во взрослые игры

Открытка из коллекции автора

Сама среда обитания детей из неблагополучных семей и сирот заставляла играть их во взрослые игры. И играли не только девочки, но и мальчики! Уже с 14-летнего возраста нередко начиналась карьера сутенёра[182]. Ребята организовывали воровские шайки, забирали львиную долю заработанных денег у подвластным им малолетних проституток и шантажировали мужчин, склонных к половым извращениям и предпочитавших ещё несформированные детские тела. У хулиганов был свой жаргон и колоритные прозвища: «Ванька-Карапузик», «Сидор с того света», «Васька-Чёрная метла», «Сергей-Мёртвая кровь», «Павлушка-Седло» и тому подобное[183]. Руководствуясь принципом «с волками жить – по-волчьи выть», девочки приспосабливались к тем условиям, в которых они волей судьбы оказались, и сами становились яркими представителями преступного мира – марухами для своих котов[184].

Нищая проституция зачастую брала своё начало в ночлежных домах, получивших широкое распространение в 1860–1870-х годах, после отмены крепостного права. Тогда бедные слои населения хлынули на заработки в крупные города, преимущественно в Санкт-Петербург и Москву. Работу находили далеко не все, да и тех, кто её нашёл, счастливчиками назвать было сложно – из-за большого количества желающих наниматели платили копейки. Люди были вынуждены искать хоть какие-то способы пропитания, нищенствовать, ютиться по углам:

«Допустим, что так или иначе молодая крестьянка благополучно обошла первый подводный камень, приютилась в углу, заблаговременно рекомендованном ей земляками. Теперь начинаются поиски места. Самая серая деревенщина устремляется на Никольской рынок[185], где можно нанять прислугу за 2–3 рубля. Но конкуренция тут большая, а промышленницы живого товара опять не дремлют. Никольский рынок окружён трущобными „угловыми“ квартирами, где процветает самый низкопробный разврат, где ласки продаются за самую доступную цену. Такса в 20–30 копеек в этих трущобах не считается низкой. <…> Чаще всего это пьяные, истерзанные, с хриплыми голосами, густо накрашенные женщины, неопределённых лет, которые не всегда могут прельстить и неразборчивую серую публику, посещающую эти углы. Хозяйки трущобных квартир поэтому постоянно ищут более привлекательный молодой материал, на который пьянство и разврат не наложили ещё своего клейма. Долгое безрезультатное ожидание места, полное истощение скудных средств и невозможность вернуться в деревню нередко бросают молодые жертвы в бездну этих трущоб. <…> Тесное соприкосновение (с проститутками) идёт всюду: в общей квартире, где нанимает койки деревенская девушка, на самой площади, где среди толпы снуют накрашенные прелестницы, в трактирчике и чайных, куда девушки-работницы заходят напиться чаю»[186].

В ночлежках, где ночевали такие приезжие, создавалась ужасная перенаселённость, когда нуждающиеся арендовали не то что комнату или кровать, а место на полу! В документах Московской городской думы за 1885 год сохранились отчёты врачей о том, что обитатели домов на Хитровской площади[187]спали на нарах, под нарами и вообще везде, где могло поместиться человеческое тело. Подстилками служили грязные рогожи и дерюги. Отдельные помещения для мужчин и женщин из 148 осмотренных квартир были отмечены только в 5[188]. Газета «Голос Москвы» от 23 декабря 1909 года опубликовала количество жильцов в хитровских ночлежках: в доме Кулакова всего числилось 828 мест, которые занимали в среднем 1865 человек, у Ярошенко при 642 койках – 1487 ночлежников, у Румянцева при 847–1661[189]. В Санкт-Петербурге подобная обстановка была на Сенной площади в знаменитой Вяземской лавре[190], где селились беспаспортные бродяги, профессиональные нищие, воры, бывшие каторжники, бедные мастеровые, артельщики, барышники и, конечно, публичные женщины. Судьбу одной из местных проституток, как яркий пример жизни петербургского дна, описал бытописатель Николай Свешников в своих мемуарах:

«Сколько лет Пробке (Саше Столетовой), никто не знал, да она сама этого не знала. Ей можно было дать и 40, и 60 лет, потому что лицо её настолько было обезображено, что даже самое время отказалось сделать на нём какой-либо отпечаток. Пробка помнила только, что когда-то она была солдатскою дочерью и затем, давным-давно, уже приписана мещанкою в Шлиссельбурге.

Пробка пала ещё в ранней молодости и долго находилась в известном тогда на Сенной „Малиннике“[191], а когда поустарела, то хозяйка выгнала её, и она скиталась в Таировом переулке, в котором существовали заведения ещё грязнее, чем в „Малиннике“. Наконец она стала уже негодна и для этих заведений.

И вот она перешла в Вяземский дом. Дни она стояла, как и теперь ещё стоят подобные ей женщины, – в кабаке; но её и здесь уже стали обегать. Тогда она завела себе любовника, безногого георгиевского кавалера, который заставил её добывать ему деньги на пропой. С тех пор Пробка начала „стрелять“, но она не заходила дальше Сенной. Её благотворители были исключительно сенновские торговцы: мясники, рыбаки, зеленщики, селёдочники и другие.

Пока был жив её кавалер, он из своего пенсиона платил по третям за квартиру за себя и за неё, а она обязана была приносить ему каждый день торбу хлеба, говядины для щей и шесть гривен денег. Когда ей случалось не принести положенной контрибуции, он её бил немилосердно и таким образом выбил ей левый глаз, все зубы и переломил переносье. А сколько доставалось её бокам, спине и т. п. – нечего и говорить: я думаю, ни одна ломовая лошадь под кнутом пьяного извозчика не вынесла того, что выпало на долю Пробки. Но она оставалась жива; от неё как будто отскакивали побои, и, вероятно, поэтому она и получила название Пробки.

Лет семь назад Пробка попала в комитет для призрения нищих. Её назначили к высылке, и она, по совету своего возлюбленного, пожелала отправиться на его родину, в Ростовский уезд Ярославской губернии, куда и он обещался приехать; но вскоре после её высылки заболел и с пьянства умер.

Пробка, потеряв возлюбленного, недолго пожила на месте высылки и возвратилась, именем Христовым, опять в Петербург. Но ей плохо везло. Её раз восемь уже возвращали в Ростов, так как, напившись, она буянила и попадала в полицию.

Рваная, грязная, безобразная, с растрёпанными волосами, Пробка, шатаясь по корпусам сенновских торговцев, кричала, пела песни и не хуже любого мужика ругалась. Мясники, зеленщики и молодые ребята ради развлечения навешивали на неё разные украшения вроде бараньего хвоста, свиного уха и т. п., обливали водой, пачкали лицо грязью, а иногда украшали лентами, цветами.