Посвященная. Как я стала ведьмой - Аманда Йейтс Гарсиа

оставить тревожность и психическую неуравновешенность – вороньи послания о посвящении, которые я отказывалась принимать, – в том старом сыром сарае в Санта-Барбаре. Я желала, чтобы их смыло дождем, и хотела больше никогда снова о них не слышать.* * *

В качестве работы я выбрала первую попавшуюся – в «Цветущей девушке», варьете со стриптизом под управлением женщины на улице Гири, которое предлагало почасовую оплату и исключало физический контакт с посетителями. «Понтеры»[47] находились за стеклом, засовывая заработанные тяжким трудом четвертаки в слоты, повышая и понижая запросы соответственно своим желаниям. Мы, танцовщицы, крутились вокруг, голые, на вельветовом красном помосте, огороженном зеркалами, словно сияющие балерины в порнографической, видимой со всех сторон, коробочке для драгоценностей.

Во многих колодах Таро Старший Аркан XI зовется Силой, но в Таро Тота[48] он зовется Вожделением. Колода Тота была в тот момент любимой у оккультистов Сан-Франциско. Они проводили время в книжном магазине «Роза и Меч» в Коул-Вэлли и посылали друг другу сообщения, написанные тайными символами с помощью баллончиков с краской на стенах и дверях – намеки на месторасположение секретных встреч, на которые приглашались только избранные.

Нарисованная леди Фридой Харрис, под художественной редакцией пользующегося дурной славой Алистера Кроули, карта Вожделения изображает «Блудницу Вавилона», воплощение экстатической энергии жизненных сил; она – неприрученная, концентрат природы и творчества. Сущность, которая меня привлекла и которую я хотела воплотить в жизнь.

Прежде чем выскочить на сцену в боа из перьев и на шпильках, я обожала протопать через зал «Цветущей девушки» в «мартинсах», толстовке и черном худи, надвинутом низко на глаза, словно я была каким-то ассасином. Это путь стриптизерш. Мы все так делали. За кулисами девочки бродили без капюшонов, почесывая головы, сидели, развалившись, и раскинув ноги, и поедая буррито, разговаривая о том, что Америка не готова к ним, о своей любви к другим стриптизершам, о своей учебе или работе активистами в «Еде вместо бомб»[49]. Я обожала их громкий смех и яркие личности, то, что они знали все музыкальные группы и исполнителей, и я обожала их красоту.

Особенно мне запомнилась одна танцовщица, которую звали Лолита, «Риот Гел»[50], китаянка первого поколения, почти ста восьмидесяти сантиметров ростом, с прямыми черными волосами до бедер. Ее костюм состоял из кожаных сапог на шпильках, высотой до бедра, и пирсинга в пупке. Она любила танцевать под Bikini Kill и Rage Against the Machine.

Fuck you, I won’t do what you tell me[51], – подпевала она, адресуя это ворчливым мужчинам за стеклом. Я помню, как-то раз один из них указал на нее, скомандовав «китайской девчонке» подойти к нему. «Ты имел в виду, ты бы хотел получить немного внимания от азиатской девушки», – поправила она его, пнув своим ботинком в сторону его лица.

Часто не понимая этого, мы подвергались влиянию нашего поколения. Как и большинство городских молодежных субкультур поколения Икс, и не так, как сегодняшняя молодежь Сан-Франциско, которая буквально живет в своих гугл-аккаунтах, мы тяжело работали, чтобы не работать тяжело. Большая часть из нас делали все возможное, чтобы избежать «настоящей работы», иметь возможность проводить время за чтением, рисованием, романтическими свиданиями, зависая в кафешках, а в моем случае – посещая все уроки танцев, которые я только могла найти. Эстрадный танец в Алонцо Кинг-Лайнс Студии. Африканский танец в колледже. Движения по Фельденкрайзу[52] с Аугустой Мур. Контактная импровизация. И уроки балета, которые вела одна из наиболее вызывающих и стервозных Королев Кастро[53].

Кафе «Триесте» было расположено всего в квартале или двух от варьете, и поэтому я продолжала принимать ухаживания того симпатичного парня, который работал в кафе – Адриана. Адриан был настоящим художником. Бывший героиновый наркоман, с дипломом магистра изящных искусств из института искусств, он жил в переделанном лофте на юге Маркета.

«Подожди секунду», – сказал он, когда первый раз привел меня в свою квартиру-студию. Внезапно вдохновленный, он брызнул автомобильной краской из банки, стоявшей на полу, на одно из больших панно, разбросанных по комнате, на всех – изображение летающих блюдец, таящихся на фоне пустых, отчужденных загородных пейзажей. Пока он работал, я украдкой огляделась и нашла записи коротенькой истории, написанной женщиной (к которой, как он меня уверял, он больше не имел никакого отношения), писательницей его возраста (двадцать семь) и уже известной – по крайней мере в Сан-Франциско.

Ее заметки были припрятаны по всему лофту. Отрывки идей для рассказов, кусочки сцен из пьес, нацарапанные на обороте конвертов, оберток или на внутренней стороне книжных обложек. Он рассказывал о ней так, словно она была равной ему, но стала высокомерной из-за достигнутого ею положения. Для него их отношения были настоящими, и они пытались над ними работать, разобраться со взрослыми трудностями, понять которые я не могла, так как была слишком юной.

Я привезла свою печатную машинку в Сан-Франциско и тоже писала в то время новеллу о девушке, которая слышала голоса и находилась в ловушке Преисподней. Но мое произведение существовало в мире фантазий, в то время как работа его подруги жила в мире реальном. Писательство стало источником ее существования. Я же оставалась стриптизершей.

«Ты так много получишь от знакомства со мной», – застенчиво говорил мне Адриан. Хотя сейчас мне больно это говорить, он был прав. Его влияние оказалось мощным, и город открылся мне с его помощью. Во время нашего романа он показал мне морской орган: булькающий, разбивающий волны каменный инструмент, скрытый в одной из пристаней гавани. Я слушала, как недра города бурчали в его трубах.

Мы побывали в андерграунд-театре, где он познакомил меня со своими друзьями-артистами: Акари, музыкантша, понимавшая магическую силу красной помады. Я никогда не видела ее без этой помады; казалось, она применяла ее и в качестве оружия, и для защиты. Ее сверхсила заключалась в том, что ее ни капли не волновало, что о ней думали мужчины. И тем не менее у нее был парень, Скай, художник.

Первый и последний раз, когда я попала к ним домой, в маленькую однокомнатную квартирку, мы трое сидели на их кровати, и они знакомили меня с Horses[54], настойчивым боевым кличем Патти Смит. «Иисус умер за чьи-то грехи, но не за мои», – распевала Патти, вызывая дерзкого эгрегора своего поколения. Акари отрезала мне маленькую, узкую полоску желтой «скорости». «Тебе необязательно принимать, если не хочешь», – сказала она. Я никогда раньше это не употребляла. Но Акари казалась могущественной и загадочной, поэтому я сделала осторожный вдох. Помимо того, что сердце стучало, словно я только что взбежала по лестнице к самым звездам, все, что я ощущала, – сильнейшее желание говорить.