Крылатая рать - Елена Пронина

про них рассказать. Это здесь самые главные люди. Их здесь все слушаются, потому что они много знают. Но они не хотят, чтобы другие тоже знали. Они запрещают размышлять о серьезных вещах и мечтать. Они убивают всех с необычными способностями, например, если кто-то может сочинять музыку. Ненавижу их! – вдруг прошипела девочка, а потом опустила личико и тихо заплакала.

Рассвет погладил девочку по голове: «Они обидели тебя, малышка?». И вдруг его осенило: «Ты сочиняешь музыку?». Она ничего не ответила.

Ночка удивительно быстро справилась с собой. Уже через минуту она вынула из кармашка белый платочек, вытерла им с лица слезы, и, с достоинством подняв голову, деловито пообещала: «Я передам маме, что ты стукнулся и потерял память. А ты веди себя хорошо. Не вздумай раздвигать шторы и выходить во двор. Обедаем мы внизу, около двух часов…», – и уже с порога добавила: «Они убили моего папу. Он играл на флейте».

Рассвет остался один. Но это ему сейчас и было нужно. У него появилось время поразмышлять и связать в логичную цепочку все, что он сегодня увидел и услышал.

Видимо, он очутился в городе, где почему-то запрещено творчество и все, что с этим связано. И познание тоже запрещено. Он вспомнил, как испугалась Ночка, когда проговорилась, что читала. Чтение здесь, наверное, считалось тяжким грехом. Мудрецы – люди, по мнению Рассвета, скорее глупые, чем умные, раз выступают против знаний – у власти. И жестоко карают тех, в ком видят соперников, всех, кто оказывается умнее и талантливее. У самих властителей фантазия развита слабовато, иначе они давали бы детям более сносные имена. То же, что Мудрецы пытались запретить даже мечтать, подтверждало их несусветную глупость: можно претвориться, что у тебя нет души, но утратить душу невозможно. Так что горожанам, вероятно, пришлось развить в себе замечательные актерские способности.

Однако что-то здесь все-таки не сходилось. Во-первых, идиоты вряд ли могли бы долго удерживаться у власти. Значит, они, вопреки его первоначальному заключению, умны. Значит, они не по глупости так со всеми обращаются – они ненавидят свой народ! Перед его мысленным взором всплыли серые улицы, по которым он шел, пока не попал к лживым людям. Деревянные дома были похожи как две капли воды. Вокруг не росло цветов. Люди были одеты в просто скроенные юбки и брюки, широкие рубахи блеклых цветов: серые, черные, реже – темно-зеленые, синие и коричневые. Прически «под горшок» (причем даже у женщин), никаких украшений.

Рассвет был одет почти так же просто: темно-серые брюки, серо-голубая рубаха, темно-серый пиджак без ворота с двумя большими карманами. Но отличия от других в его наряде все же были: под рубахой прятался серебряный крест на льняной веревке, а от пояса в карман штанов спускалась серебряная цепь, к которой были прикреплены часы с откидной крышкой. Изнутри крышка была отполирована до блеска, а с внешней стороны в нее был вделан кусок голубоватого камня, слегка напоминающий своей формой нераспустившийся бутон розы.

Дверь распахнулась так неожиданно, что Рассвет едва успел спрятать часы, которые с интересом рассматривал, обратно в карман. Что-то подсказывало ему, что этот аксессуар надо прятать от посторонних.

В комнату влетел стройный юноша лет двадцати. На нем были светлые льняные брюки, выбеленная рубаха.

– Привет, – весело улыбнулся он Рассвету, – давай знакомиться. Меня зовут Ветер.

– А я Рассвет.

– Как тебе у нас, еще не освоился? – живо поинтересовался у Рассвета его новый знакомый. – Понравилась большая комната? Стены – это моя работа. Здорово я их разрисовал? Хочешь посмотреть мои картины? У меня на чердаке мастерская. Точно! – я устрою тебе экскурсию. Пойдем! – не дожидаясь ответа, Ветер выскочил в коридор. Рассвет послушно последовал за ним. Кем бы ни были эти «лживые люди», они ему определенно нравились. И, как ни странно, нравились именно своей искренностью и непосредственностью.

Ветер привычно взлетел по узкой лестнице, Рассвет поднялся за ним.

Картины, стоявшие здесь повсюду, были незатейливы, но чем-то западали в душу. На одних полотнах были изображены горные вершины в заходящих лучах солнца, на других искрились волны, летали чайки.

– Я никогда не видел моря и гор, – рассказывал Ветер, гордо рассматривая свои произведения, – но я отчего-то уверен, что они именно такие. А если и нет – кто будет со мной спорить, если тоже их не видел.

– Я видел, – неожиданно для себя сказал Рассвет, – Они такие. Только чуть менее яркие. Но так и должно быть…

Рассвет стоял спиной к художнику, рассматривая пейзажи, и не видел, что тот уставился на него изумленными глазами. Точнее было бы сказать – он посмотрел на него, как на умалишенного. Но ничего не сказал.

Когда они вернулись в комнату, Ветер исчез так же стремительно, как и появился. Рассвет снова остался один. Только на этот раз он находился под впечатлением от уведенных полотен, его переполняло вдохновение. Привычным жестом он полез в карман пиджака и выудил оттуда блокнотик с маленьким карандашом. Стихи сами ложились на бумагу. Они воспевали человека, силу его воображения, способного угадать невиданную прежде красоту, для которого нет преград во времени и пространстве. Но, не закончив стихотворения, он перечитал его и, недовольно поморщившись, вырвал лист, механически порвал его пополам, сложил половинки вместе и порвал их еще раз, после чего неряшливо бросил обрывки на чью-то кровать. Дело в том, что Рассвет терпеть не мог оды и гимны. Назначение поэзии виделось ему в другом. Куда лучше у него получалось передавать боль и скорбь, тревогу и отчаяние. Совершенно очевидно, он не был созидающим и восхваляющим поэтом. Его любимую подругу называли Музой скорби и печали. Как это сочеталось с его безмятежным нравом и любовью к каламбурам – одному богу известно…

Тут внизу зазвонил колокольчик и, посмотрев на часы, Рассвет понял, что пришло время обеда. Не дожидаясь, пока за ним придут, юноша вышел из комнаты и спустился на первый этаж.

Стол был накрыт на восемь персон. Кроме Зоряны, Ночки, Ветра и Грома за столом сидели двое мужчин, представившихся как Ворон и Туман. Чуть позже к ним присоединилась девушка. На вид ей было лет 18. Когда Рассвет смотрел на нее, она краснела и опускала глаза. Называли ее Морковкой. Позже Рассвет узнал, что это ее настоящее имя.

Ели молча. Чтобы не было скучно, Рассвет придумал себе забаву: пытался угадать, кого из его соседей по столу Мудрецы назвали Горшками. Первого он вычислил без труда: приземистый, широкоплечий Гром больше остальных напоминал данный предмет утвари. С остальными было сложнее. Высокий мускулистый