Из записок следователя - Николай Михайлович Соколовский

– Робя! Старики возчиков послали меня искать.

– Чаво везти-то?

– Кулье.

– До кех мест?

– До Царева.

Робя по обыкновению отвечали небольшой паузой и чесанием в затылках.

– Можно!

– По жеребью, что ли, ходите?

– Знамо по жеребью… Лохматый! Клич робят на круг жеребья бросать.

Собрались остальные ребята, подрядились в цене на шесть подвод, бросили жребий. Максим собрал задатки с крестьян, которым выпал жребий, у одного, вместо не-хвативших денег, взял кафтан, сказал, чтобы к завтрашнему дню все были готовы, а сам отправился в ближайший уездный город. Подряженные ребята напрасно ждали Максима три дня: Максим не являлся, о кульях и слуху не было. Увидав, что дело выходит не совсем чистое, возчики отправились по указанию Максима в уездный город, где и получили сведения, что Максим точно был в городе, пьянствовал два дня и потом ушел из города неизвестно куда. Обманутые возчики пришли с жалобой к отцу Максима.

Последняя проделка Максима вывела стариков из себя. Увидав, что домашними расправами, потасовками и кулаками исправления не достигнешь, старики думали испробовать еще меру: в местное сельское управление от имени отца Максима подается объявление такого рода:

«Родной сын мой Максим Чапурин, постоянно занимаясь распутством и пьянством, в разное время учинил разные кражи, а именно: у родной матери Аграфены Кондратьевой холста украл на двадцать рублей, у деда своего Андрея Александрова небеленого холста двести десять аршин, мелкие гири, кадку меду, поясья, платки; у проходящего нищего муки на семьдесят пять копеек серебром; у сестры Прасковьи два сарафана и так далее (мы не высчитываем всех мелких краж), да кроме того, без позволенья моего нанял извозчиков под кулье до Царева и взял с них задатку девять рублей серебром, кои и прогулял неизвестно где, а потому прошу родного сына моего Максима за распутство, неповиновение и разные кражи заключить под стражу и наказать».

Это было первое дело о Чапурине; при расследовании его все показали согласно объявлению отцовскому, только мать Максима отвечала, «что она претензии на сына не имеет и оную оставляет»; сам же Максим в кражах не сознавался, исключая только материнских холстов, а про возчиков говорил, что нанимал по отцовскому приказанию. Кроме того, при спросах Максим показывал, «что отец его Кузьма Андреев и дед Андрей Александров обращаются с ним жестоко, причиняют ему побои чем попало, и из них первый даже прошиб ему голову, отчего и имеется у него знак».

Максим, впрочем, не дождался окончания первого дела: он «учинил побег». И с этих пор начинается длинный перечень кровавых похождений этого страшного зверя.

Как и следовало ждать, Максим бежал на те привольные места, где ныне все реже и реже начинает раздаваться «стон бесконечный» бурлацкая песня, на Волгу. На ней совершил Максим свои первые подвиги.

II

Дощаник

В город С. пристал в последних числах июля 18.. года дощаник (т. е. небольшое судно), нагруженный глиняной посудой. Из накладной видно было, что хозяином дощаника состоял Вятской губернии крестьянин Зиновий Чубов. На дощанике кроме хозяина находились внук его, четырнадцатилетний мальчик и работник, их односелец, тоже несовершеннолетний, Александр Забирин. Кроме глиняной посуды и необходимой рухляди, в углу кладнушки стоял небольшой сундук, деревянный, обитый железными полосами. За сильными ветрами и за недостатком хлеба Зиновий Зубов пристал со своей посудиной к С., где переночевав и купив чего надо, хотел уже сниматься с якоря, чтобы плыть дальше, как к дощанику подошел какой-то человек в желтом кафтане, в кожаной шапке и стал рядить Чубова свезти его до Хвалыни. Дело скоро уладилось за тридцать копеек.

– Ты из каких мест-то? – спросил только Чубов вновь прибывшего.

– Из верховых.

– Да из каких?

– Из Макарья.

– А как прозываешься?

– Архип Николаев.

– В бурлаки, что ли, идешь?

– Знамо в бурлаки.

– Ладно.

Не успел отплыть дощаник от С. сорока верст, как поднялся страшный ветер с луговой стороны. Как ни работал Чубов со своими мальчуганами, но дощаник не мог устоять против ветра: его прибило к чувашинской косе. Так как делать было нечего, то Зиновий Чубов вместе с внуком своим и Архипом Николаевым вышли на берег, набрали сухого валежника, развели огонь и легли около него; мальчик оставался спящим на дощанике.

– Вот я лежу около костра-то, – как мне потом рассказывал Чапурин, он же макарьевский бурлак Архип Николаев, – да все думаю: толста, видно, мошна у старика, вон какой сундучище в углу стоит.

– А у тебя были в ту пору деньги?

– Каки у бурлака деньги! Путина была малая, до Василья только, что на харчах проел, что с ребятами прогулял.

– Какие тебя принимали на суда? Ведь ты был беспашпортный?

– Вона!.. Там нашего брата судариков залетных косыми десятками считай. Вот я лежу да и думаю, как бы от старика казну получить. Как есть всю дорогу продумал, не токмо что у костра. Да как ее получить? Трое вшестеро глаз на тебя смотрят, а ты один». – «Парень! – говорю я старикову мальчугашке»: – «Айда в лес». – «Пошто?» – «Ягод голова ноне, бают, много». – «Пошли мы с парнишком в лес, а лес-то от косы был недалече. Вот как мы взошли в чащу-то, я его по эфтому месту («Чапурин показал на висок»)? – кулаком и ударил. Знамо, много ли нужно мальчугашке, снопом на землю и повалился.

– Так до смерти сразу и убил?

– Когда до смерти. Я опосля этого по затылку его ногой два раза ударил, значит, как показалась кровь, так ему тут и дух вон. Обождав малое время, пошел я к костру: старик лежит, выпучив глаза.

«А где, баит, Сергунька?» Я, мол, видно он заблудился, пошли в лес вместе, да поотстал он от меня, я его из видов потерял; пойдем, мол, искать, неровен час…

Поднялся старик с места; я смекаю, что с этим таким манером не управишься; дал ему вперед уйти, а сам к костру вернулся, топор взял.

– Ну!

– Что ну, нагнал его, да по голове и окрестил, и эфтот видно со смеху по сырой земле покатился. После этого пошел я к кладнушке, застучал, што ли, только работник проснулся. «Где, баит, хозяева?» – Знамо, говорю, где, на земле, у костра греются. Парнишка с моих слов завернулся в полушубок да опять захрапел. Ну и этому карачуна задал.

– Ведь он спал, чего ты его не пожалел?

– Чего жалеть, крепче спать будет! – улыбаясь, отвечал мне Чапурин.

«Пришла мне на пути… – так записано со слов Чапурина у следователя об этом происшествии, в голову мысль сделать преступление, убить хозяина дощаника и двух малого роста мужчин, бывших с