Щастье - Фигль-Мигль

Дверь стояла нараспашку. Товарищ, польстившийся на диктаторскую идею централизма единых групп, спал и наполнял храпом практически пустую (диван и храп) комнату. Когда мы вошли и столпились у дивана, храп на самое ничтожное мгновение прервался и возобновился с уже новой, показной старательностью, полнясь всхлипываниями и присвистом.

— Злобай, — позвал Поганкин. — Хорош морочить.

— Вааа-а-а, кхгкэ-э-э! — прорычал Злобай. — Доброе утро, Поганкин. — Он вскочил, вырастая в здорового мужика. Анархисты вообще были крепкие ребята. — Здравствуйте, товарищи.

Последовал утомительный обмен рукопожатий. Я предпочитал принятые в Городе и на В.О. поклоны.

— Чем могу? — хозяин прытко оделся и рукой расчесал роскошные патлы. Я обратил внимание на обильные шрамы вокруг запястья.

— Помыться бы, — вежливо и с надеждой сказал Фиговидец.

Поганкин хмыкнул.

— Поганкин, — сказал Фиговидец, — от нас же за версту несёт кладбищем. — Он понюхал свой рукав. — Лес, костёр, минимальная личная гигиена. — Его передёрнуло. — Мы трёх шагов не успеем сделать, как нас заберут.

— Кто заберёт? — встревожился Муха.

— Полиция нравов.

— Наша полиция нравов другим занята — добродушно сказал Злобай и ткнул пальцем куда-то в пространство. — Иди, мойся.

Остальных он провёл на кухню, размерами почти не уступающую комнате и обставленную не с таким минимализмом. Стол был большой, стулья — добротные. Везде довольно чисто.

— Пивка?

— В пять утра, товарищ, — сказал я, — сознательные граждане пьют не пивко, а кофе. Жёвка, достань.

Только Поганкин со своей обычной ухмылочкой объявил себя несознательным. Мне нравилось смотреть, как он, подчёркнуто злой и насмешливый, поблескивает своими замызганными (а все ж блестели) зелёными очками. Нравилось что-то будоражащее в его нервных угловатых движениях. Свободу он воспринимал как набор (даже не цепь, цепь-то спаяна) импульсивных поступков, и на Большеохтинское кладбище собрался неожиданно и для самого себя. («Не пройдёшь, — увещевал его Злобай. — Кордон выставлен». «Захотел — значит пройду».) В нём не было обаяния Кропоткина, зато он был полон яда, что в иных случаях действует куда безотказнее.

— А что с железнодорожным мостом? — спросил Фиговидец — чистенький, кое-как вытершийся, счастливый и в огромном хозяйском халате, разукрашенном по зелёному полю чудовищными красными розами. С длинных мокрых волос, всклоченных полотенцем, ещё капало. На щеке проступала свежая царапина от бритвы.

Все молча смотрели на такое диво.

— Моста давно нет, — ответил наконец Злобай. — Одни предания и обломки. Откуда ты про него знаешь?

— По географии хорошо успевал. Ну а что там за народ, рядом с обломками и вокруг?

— Что там за народ… Отпетый там народ и довольно поганый по причине жадности. Контрабандисты.

— А власти местные? — туманно спросил Муха.

— Анархисты не сотрудничают с властью, — холодно сказал Злобай.

— Но мы-то не анархисты.

— А кто?

— Путешественники.

— И что, — нашёлся Злобай, переварив информацию, — путешественники бывают не анархистами?

— Я б пошёл с вами, — сказал Поганкин почти мечтательно. — Они ведь, Злобай, в Автово прутся, прикинь. Ты был когда-нибудь?

— Не был.

— И я не был.

— Вот и повод побывать, — выпалил Злобай. Я услышал в его голосе облегчение. И не один я. Поганкин скорчил рожу и проницательно погрозил пальцем.

— На Большеохтинском подмога нужна, — продолжал он с той же почти мечтательностью. — Нужна, Злобай?

— Без тебя обойдутся.

— Любопытная там будет заварушка. Может, полюбопытнее даже, чем в Автово переть через Джунгли.

— Обязательно через Джунгли? — с тоской спросил Муха.

— Обогни, если запариться не боишься. Огибал кто те Джунгли, скажи, Злобай?

— Не припомню.

— Именно. Борзой уж на что смелый мужик был, а пошёл туда и не вернулся. И вся экспедиция не вернулась — потому что смелый не смелый, а пошёл он не один.

— Да хватит их пугать. Сталкера возьмут и пройдут прекрасно прямой дорогой.

— А есть ли в Джунглях прямые дороги?

— А что за сороковая статья? — спросил я.

— О социальной адаптации, — лениво пояснил Поганкин. — На тот случай, если ты не спешишь вписаться в общество, общество само тебя в себя впишет.

Фиговидец криво улыбнулся. Поганкин поглядел на него и фыркнул.

— Вот товарищ с Острова сразу впёр, — сказал он весело. — Ладно, Злобай, мерси за пиво. Ты займись ими, а я побегу. Где, говоришь, кордоны?

Проводив Поганкина, Злобай сделался мрачнее тучи. Он посмотрел на часы и стал собираться.

— Ещё год назад не было бы проблемы, — бубнил он. — Кликнул бы я товарищей, провели бы вас с песнями бодрым маршем и по Большой Охте, и по Малой, и до самой границы. — Он натянул сапоги — высокие пижонские сапоги на высоких каблуках и с расшитыми отворотами. — А нынче как крысы побежим, как лесные звери травимые, на рассвете, задворками да закоулочками, Богу молясь, чтоб какой стукач по нужде не встал и не глянул, по дороге из сортира, в окошко. — За сапогами последовали кожаный плащ и кожаная широкополая шляпа. — А всё почему? Потому, что разрозненность и гордыня, и глупые слова о диктатуре, вкупе с нежеланием видеть, что эта диктатура у них давно под носом, а не в единых группах.

— Всё-таки, что у вас здесь происходит?

Злобай задумался. Он стоял в коридоре, покачиваясь на каблуках, сосредоточенно и хмуро исследуя какую-то мысль. И так он её поворачивал, и сяк (бежали, бежали по лицу тени, следы усилий), и ни с какого бока она ему не нравилась и всё сильнее пугала.

— Дерьмо, — сказал он наконец. — Происходит дерьмо. Не знает Поганкин местных дел.

— Что ж ты не объяснил?

— Ему объяснять — все равно что дрова в печку подбрасывать. Да и не в заводе у нас друг другу читать морали. — Он рассеянно поискал по карманам. — Появилось у меня такое чувство, будто каждый день — как последний. Неприятное чувство, Разноглазый, и неохота с таким чувством других поучать, что им делать. — В одном из карманов нашлись сигареты. Злобай закурил и то ли потерял нить рассуждений, то ли опомнился. — Сидите здесь, я скоро.

Муха и Жёвка заснули; я вымылся и подтащил к окну стул. Фиговидец устроился боком на подоконнике. Мы смотрели на передвижения граждан по тихой узкой улице. В основном гулял народ с кошёлками — видимо, неподалёку был рынок. Дети промаршировали отрядиком под предводительством двух старшеклассников. Все были одинаково одеты (меня поразили белые гольфы и начищенные полуботинки), мальчишка покрепче нёс развевающийся флаг, через плечо девочки со светлой косой висела брезентовая сумка с красным крестом.

— До чего ж я ненавидел школьную форму, — бормотнул Фиговидец. — Ты о чём думаешь?

— Думаю, что у нас валюта на исходе, — сказал я, глядя на вывеску фриторга на противоположной стороне улицы.

— Злобай сказал здесь ждать.

— Всего-то улицу перейти.

— Сказал, скоро вернётся.

— У анархистов только язык скорый.

— Не цепляйся к ним, — неожиданно вспылил Фиговидец. — Лучше людей я здесь пока не видел. — Он сообразил, что выразился не очень-то вежливо, прикусил язык, понял, что прикусывать язык поздно, и погнал дальше. — Пусть они смешные, зато строем не ходят в белых гольфиках…

— Верно. Они не строем ходят, а толпой.

— Неправда!

— Как бы чудесно смотрелись белые гольфики на Кропоткине…

Задевать Кропоткина не следовало. Адъюнкт и добрый знакомый женщины, разбившей сервиз из ста пятидесяти с чем-то предметов, мгновенно превратился в готового к драке уличного мальчишку (насколько это было в его силах). Глаза у него полыхали, а кулаки и зубы он сжал так, что пришлось отодвинуться.

— И ты, фарисей! — сказал я, вставая и потягиваясь. — Тебя обольстили их лукавые речи. Яркие слова, кожаный шик, дешёвая благотворительность. Что-то ты скажешь, когда увидишь порождённые их свободой цинизм и безответственность?

— А ты не безответственный? Куда ты собрался? — Он соскочил с подоконника, снова разумный и взрослый человек. — Я с тобой. Ты про кожаный шик сам придумал?

Фриторг оказался даже богаче нашего, а в остальном такой же. Огромный, залитый холодным светом, стерильно чистый и изобильный, он словно вернул меня домой, в тот день, когда космополитическая свободная торговля в последний раз снабдила меня египетскими сигаретами. На стене рядом с кассой, на привычном месте, висели знакомые рекламные плакаты и перечень текущих скидок. Везде взгляд натыкался на знакомые трейд-марки: единорог, лев на задних лапах, двуглавый орел, статуя в венке и с факелом, крест, полумесяц, шестиконечная звезда. Внимание фарисея привлек имиджевый постер: