Щастье - Фигль-Мигль

Стоявшие вокруг бабы были такие задрипанные, что их даже бояться было как-то неловко, несмотря на дубьё и вилы. Слишком тепло для этого дня закутанные, в комбинезонах, старых куртках, платках или китайских шляпах, они, казалось, и под одеждой были такими же бесформенными, как в этих обносках. Усталость их собственная и перешедшая к ним по наследству от поколений надрывавшихся на бесплодной земле крестьян тучей висела над ними, запахом пота сочилась из их тел. Их глаза были тусклыми, руки — страшными, а намерения — неисповедимыми.

— А помогнёт?

— Помогнёт. («Значит, циклодол против Сологуба, — написал потом Фиговидец. — Я бы поставил на старика».)

Одну из баб озарило.

— Мать, — сказал она, — давай их опять тудыть столкнём. Не совравши — так и через недельку отпустим, а совравши — Разноглазый как положено сделает. — Баба вздохнула. — А то где ж за ним потом по лесу бегать.

— Отпусти нас, дура! — в ужасе рявкнул я. — Не то сделаю так, что прям счас башка отсохнет!

И хорошо, что мы, подхватив вещи, тут же пошли напролом. Враги смиренно расступились. Вслед нам полетели какие-то слова, но и только.

— Ты ей всю упаковку отдал, — неожиданно сказал Фиговидец минут через десять. — Ведь передознётся.

— Возможно.

— Не такие они дикие, — буркнул Муха. — Лучше б кофе пожалел. Как в банку-то вцепилась, сразу рука заработала.

— Я растворимый не пью, — сказал фарисей.

Мы еще прошли, преодолели какие-то бетонные руины, осторожно окликая Жёвку («чёртов поц, — шипел Муха, — валяется где-нибудь под кустом, уши от страха заложило»), и оказались на железнодорожных путях, за которыми вздымалась сплошная стена развалин.

— Вы как хотите, — сказал Муха, — а ведь это Джунгли.

— Ничего, — сказал Фиговидец, — нам туда, на восток. Обратим свои спины к заходящему солнцу.

Мы обратили спины к заходящему солнцу (не очень-то оно заходило) и побрели вдоль путей. Пахло креозотом, разогретым железом, травой. Рельсы были целы и блестели.

— У них такой вид, будто ими пользуются, — неуверенно сказал Муха.

— А чего бы ими не пользоваться?

Назад мы не оглядывались, но то, что было впереди, постепенно менялось. Исчезал под зеленью искорёженный бетон, рассыпалась труха построек. Громоздились огромные каштаны, за бело-розовой жимолостью и скромными соцветиями калины робко вспенивались яблони, и уже вымахала трава, и какие-то кусты — выше травы, ниже яблонь — цвели меленько, жёлтенько, вонюче.

— О! — выдохнул Фиговидец, застывая над каким-то нежным испуганным цветком, со всех сторон теснимым одуванчиками. — Ну почему я не взял определитель растений?

— Тем более, что он всего-то в двенадцати томах, — сказал я. — Собери гербарий.

— Гербарий нопасаран. Пусть проживёт свою жизнь. — Его, как ту бабу, осенило. — Я лучше зарисую.

И вот он сел на пеньке зарисовывать, Муха сел рядом и приуныл, а я отошёл в сторонку поразмыслить, где и как нам искать наследника теткиного богатства.

Я сел на сумку Мухи и подставил лицо солнцу. Потом встал и повернулся к солнцу спиной. Я смотрел на тяжёлое страшное цветение Джунглей, представляя, как мы туда войдём, как отворятся ворота в благоухание. И они отворились, но не для нас. Из цветущих зарослей, овеваемая всеми запахами мая, выступила фигура, главными деталями которой были копна волос и кожаное пальто до пят. Кто-то приближался, грузной, но ловкой походкой, как божество этих мест, как покинувшее насиженное место, пустившееся в путь дерево.

К нам же он подошёл уже в виде ражего мужика со спутанными патлами, заткнутыми шпилькой в рассыпающийся узел. Я увидел глаза навыкате — очень тёмные, очень яркие; крупный, очень резко очерченный рот — и в этом рту, когда он заговорил, блеснули два или три золотых зуба.

— Греетесь?

Мы с фарисеем синхронно пожали плечами.

— Где мы — там весна, — сказал мужик. — А ты что хотел, мой прекрасный?

— Мама, мама, — прошептал Муха и погромче, набираясь сил, зная ответ: — Ты кто?

— Фрай Хер Кропоткин, — представился тот. — Добро пожаловать в мир анархии и порядка.

— Это как? — спросил Фиговидец.

— Глупцы ходят строем и думают, что это и есть порядок, — охотно ответил Кропоткин. — Но истинный порядок, мировая гармония, бежит из казарм. Разве ты скажешь, что в природе нет порядка? — Он повёл рукой. Я обратил внимание на его чистые ногти. — А разве ты скажешь, что природа сильно из-за этого порядка морочится? Природа хаотична по форме и гармонична, то есть упорядоченна, по сути. — Он говорил гладко, с удовольствием, заинтересованно и самую малость рисуясь. — Она не возбраняет каждому живому существу жить, как оно живет, к чему бы это ни приводило в итоге. У людей всё наоборот: дисциплина напоказ и хаос внутри. Ну вот что ты рожу кривишь? Испугать меня хочешь?

— Не думаю тебя пугать, потому что и сам тебя не боюсь.

Кропоткин поднял брови.

И тогда Фиговидец сказал: «Превосходно ты изложил суть дела. Но ответь, почему ты считаешь человека частью природы, а если не считаешь, то на каком основании указываешь на неё как на образец для подражания? Ведь всё в природе живёт по праву сильного, а человеческие законы — как бы там ни было — основаны на чувстве справедливости. У гармонии много обличий», — сказал Фиговидец.

— Как и у хаоса, — быстро отозвался анархист. — Значит, ты из Города. С Острова? Будешь смеяться, но я и у вас побывал. Пойдем, мой прекрасный, посидим у костра, обсудим.

— Извини, мой Хер, — сказал на это фарисей, — не могу. Мы тут товарища потеряли.

— Один теряет, другой находит. У нас твой товарищ. Кашу жрёт.

Анархисты разбили лагерь среди чудовищно старых деревьев, верхние ветви которых сплетались друг с другом, а корни ворошили и раскидывали месиво из камней, мраморных обломков и гранитных крестов. Спотыкаясь, мы прошли за Кропоткиным к древнего вида каменному строеньицу, рядом с которым был возведён шалаш. На небольшой площадке перед ними горел приветливый огонь, подле огня разместились и что-то жевали человек пять, включая нашего убогого товарища. На верёвке, протянутой от одного дерева к другому, сушилось исподнее. Я заметил также дерево, с нижнего сука которого свисала верёвочная лесенка, а чуть повыше было устроено огромное гнездо.

— Что же это? — спросил Муха.

— Кладбище, — спокойно ответил Фиговидец. — Ты что, не видишь?

— Э, — сказал Муха, — кладбище. А что это значит?

— Покойников здесь хоронят. Ну, здесь-то, — он огляделся, — уже не хоронят, раньше хоронили. Всё заброшено. Могилы старые.

— Да, — сказал Муха. — Могилы. Хоронят. Это как?

Фиговидец оживился, почуяв неизвестный ему фольклор.

— Вы что делаете с мёртвыми? — строго спросил он.

— В Раствор бросаем.

— Санация посредством концентрированной серной кислоты, — объяснил я.

— Ну вы дикие… Так вот, мёртвого кладут в гроб — это такой деревянный ящик по росту, — закапывают в землю, а сверху ставят крест или памятник. Посмотри.

Муха новыми глазами посмотрел на камни, кресты и поставленного у входа в шалаш мраморного ангела с одним крылом.

— Так это под ними всё покойники зарыты?

— Забудь ты о покойниках, — рассердился фарисей. — По сторонам гляди. Красота-то какая! — он хищно потер руки. — Я у нас по Смоленскому часто гуляю. И на похороны всегда хожу. Но просто гулять приятнее: легко дышится, хорошо думается. — Он перевел на меня ставший укоризненным взгляд. — Смоленское, конечно, в лучшем порядке, чем это. Я прилизанных кладбищ не люблю, их никто не любит — но не в помойку же погост превращать. Ну, чтоб опрятное такое запустение было, да? Без вандализма. — Он нахмурился, глядя на ангела. У того кроме крыла был отбит также нос. — А то раствор! Серная кислота… Тьфу.

— Это же профилактика, — возразил Муха. — Ну, от этих. От жутиков.

— И помогает?

— Чего спрашиваешь? Знаешь ведь, что нет. — Муха сглотнул и напустился на Жёвку. — Ну, поц? Где валюта?

Вопрос о валюте расшевелил анархистов, которые до этого не проявляли никакого любопытства. Парень в круглых зелёных очках и рыжей косухе, что-то апатично жевавший, фыркнул, снял очки и нахально, ядовито ухмыльнулся. Другой — единственный, чьи длинные грязные волосы уже поседели, — буркнул: «Делиться надо». Совсем молодой худой мальчонка (или это была девушка?) застенчиво выматерился.

— Мы не воры, — серьёзно сказал, выныривая из шалаша, Кропоткин. В руках он умудрялся удерживать целую гору мисок, ложек и стаканов. — Вы сами рассудите. — Он сделал паузу. — По справедливости.

Фиговидец заржал.

— О как, — отметил Кропоткин, довольно посмеиваясь. — Я так понимаю, мой прекрасный, это предложение продолжить дискуссию. — Дискуссия нельзя сказать что прерывалась: всю дорогу анархист и фарисей обменивались мудрёными словами. — Ну-с, милости просим. Дядя! Отведи гостей умыться.