Жизнь на общем языке - Татьяна Александровна Алюшина

– Бабушка говорит, что при моей эмоциональной вовлеченности в профессию, повышенной человечности и глубоком сочувствии каждому пациенту меня вполне можно признавать профнепригодной, ибо это верный признак в перспективе заполучить быстрое профессиональное выгорание. Наверное, она права, но я пока не могу иначе.

Она вздохнула поглубже, резко выдохнула и двинулась дальше по своему рассказу:

– Ну, это так, ремарка. Так вот. Сидела я там, слушала очередного выступающего про финансы и поняла, что люблю и уважаю свою профессию, что не могу себе представить, что занимаюсь чем-то иным, и что получаю настоящее удовольствие, когда вижу результат своей помощи пациентам, и мне невероятно нравится то, что я делаю. И решила: нет, ребята, мы пойдем другим путем. И прямо там, на конференции, начала опрашивать известных специалистов и ученых на предмет получения интересующей меня специальности и знаний у самых лучших педагогов, какие имеются в нашей стране.

Получила интересную информацию, сама поискала в интернете отзывы и оценки, поговорила со своим заведующим клиникой и с профессором – и выбрала Санкт-Петербургский институт последипломного образования, где, по моему глубокому убеждению и мнению многих компетентных специалистов, лучшая врачебная школа и лучший курс фундаментальной пародонтологии. Вот туда я и поступила, на очное отделение, можно сказать, получила от жизни суперприз. Наверное, за все мои старания и труды судьба дала мне настоящего Учителя, суперспециалиста, мою профессиональную маму: потрясающего преподавателя Юлию Валерьевну, стоматолога-хирурга и гигиениста. Ну и начался новый этап моей учебы и жизни между Петербургом и Москвой, растянувшийся на два года. Да я до сих пор туда мотаюсь, но уже по научной практике.

После поработала в одной клинике, где была штатная единица для пародонтолога. Работала, писала статьи, печаталась в профизданиях, ездила в Питер, где постоянно училась новым методикам и практикам. А где-то через год меня пригласили на собеседование в клинику, в которой сделан упор как раз на лечение гингивита и пародонтита, собственно по моему основному профилю.

Еще один мой выигрышный билет и еще один Учитель – совершенно потрясающий главврач и заведующий клиникой Геннадий Сергеевич, специалист высочайшего уровня, таких в нашей стране, пожалуй, что больше и нет, он уникальный, очень крутой. И еще один подарок – просто замечательный коллектив. Мы все примерно одного возраста, и все одинаково креативные, и все учимся, развиваемся, стремимся к наивысшему профессионализму, мы соратники и единомышленники и по-настоящему дружим. Как-то так, – улыбнулась она, посмотрев на Ладожского.

– Повезло, – подвел резюме под ее рассказ Матвей. – Редко кому удается найти свое настоящее призвание и еще реже, даже найдя, ему следовать.

– А тебе? – спросила, внимательно на него посмотрев, Клавдия.

– Мне да. До сих пор я не пожалел ни разу, что пошел в эту профессию, и все, чем я занимался по специальности, мне нравилось и доставляло удовольствие.

– Что это за профессия – химик?

– Химик – это несколько иная специальность, более научной направленности, а я химик-технолог, – пояснил Матвей. – Химик-технолог отвечает за реализацию технологических цепочек, в результате которых на выходе получают конечный продукт. Любой продукт: полимеры, пластмассы, удобрения, синтетические волокна и ткани, цемент, лекарственные препараты, продукты питания и так далее, довольно обширный список. Химик-технолог осуществляет проект уже имеющегося процесса получения продукта или нового, который открыл и смоделировал сам, составив новый продукт и процесс его получения. То есть технолог собирает воедино и отвечает за последовательность всех этапов производства: за оборудование, за использование химического сырья, за транспортировку и хранение как полуфабрикатов, участвующих в процессе, так и самого продукта.

– А как ты вообще выбрал и почему такую странную специальность? – выясняла Клавдия. – И, кстати, – вдруг вспомнила она, – поскольку сейчас твоя очередь отвечать на вопросы, напоминаю: ты обещал рассказать про то, что было после того, как вы вернулись из Монголии.

– Да, обещал, – согласился Ладожский. – Ну, раз ты задаешь сразу два вопроса, постараюсь связать их одним расширенным ответом-повествованием.

Замолчал, посмотрел в иллюминатор, вероятно, вспоминая и решая, что и как ей рассказать, и, судя по тому, как он сосредоточился, непросто давались ему те воспоминания. Клавдия не мешала Ладожскому думать и не торопила, а рассматривала его, неожиданно отметив, какой у него красивый, почти классический, мужественный профиль, очень четко очерченный в этот момент и в этом ракурсе. Словно нарисованный карандашом на фоне падающего из иллюминатора света, отраженного от белоснежных облаков, над которыми они пролетали.

– В тот раз я остановился на моменте, как родители и бабушка с дедом остались без работы, – начал свой рассказ Матвей, не сразу повернувшись к Клавдии лицом, какое-то время продолжая разглядывать облака за стеклом. – Родители как-то растерялись от настолько неожиданно резкого перехода из, считай, полного благополучия и высокого уровня жизни, если не брать во внимание последние полтора года в Дорноде, в обрушение всего: доходов, привычек, планов, будущего… Это было буквально нисхождение до уровня нищеты и полного бесправия, они оказались выброшенными из всех структур за ненадобностью.

…Понятное дело, что состояние нищеты не наступило вот так, в один момент, они все же не погорельцами были и не в пустую, обнесенную грабителями квартиру вернулись. Много чего было накоплено и приобретено за эти годы дефицитного, дорогого и пользующегося высоким спросом в стране. У отца, Андрея Васильевича, имелась машина «Жигули», был у них и видеопроигрыватель, в те времена считавшийся недоступным и вожделенным предметом роскоши, была приличная, дорогая и качественная мебель, вещи, отличные дубленки, шубы и шапки монгольской ручной выделки, тканые ковры… Даже то, как и во что мы одевались и какую одежду носили, резко контрастировало с тем, как одевались в те времена большинство людей. Да и по совету хорошего знакомого Андрей Васильевич обменял некоторую сумму на доллары, и на первое время кое-какой «жирок», чтобы не умереть с голоду, у них имелся.

Но их четверо взрослых, Матвей и двухлетняя Кирочка – и никаких доходов. Вообще. Как они бились в поисках работы, что только не предпринимали! Мама обивала пороги всех школ и училищ, пытаясь устроиться хотя бы на полставки, обзванивала всех знакомых и малознакомых, пытаясь найти вакансию. А толку? Те преподаватели, которые еще работали в школах, насмерть держались за свои места, а вот с зарплатами у них все было печально: не платили порой по нескольку месяцев даже те мизерные крохи, что считались окладом. Бабушке с дедом так и вовсе предлагали работу, что называется, «за еду».

А отец…

Андрей Васильевич очень тяжело переживал этот момент. Но молча, про себя, не сетуя и не жалуясь родным. Он ведь прекрасно осознавал высокий уровень и класс своего профессионализма и цену себе как редкому