Три гроба - Джон Диксон Карр

– Мы, похоже, снова начинаем сомневаться в моей истории? – повысив голос, сказал Миллс, когда двое полицейских ушли. – Уверяю вас, я говорю правду. Я сидел вот здесь. Можете сами посмотреть.

Хэдли открыл дверь. За ней на тридцать футов простирался мрачный коридор с высоким потолком, оканчивающийся другой дверью, которую ярко освещал свет, лившийся из арки.

– Я полагаю, ошибки быть не может? – пробормотал суперинтендант. – Допустим, он мог бы и вовсе не входить в комнату. В дверном проеме можно проделать ловкие трюки, я слышал о подобном. И все-таки женщина вряд ли стала бы устраивать сомнительные фокусы с переодеванием, хотя… Нет, вы их видели вдвоем, и… О черт!

– Никаких, как вы выразились, «сомнительных фокусов» тут не было, – сказал Миллс. – Я четко видел всех троих, и они стояли на расстоянии. Мадам Дюмон стояла перед дверью, да, но с правой стороны. Высокий мужчина стоял с левой стороны, а доктор Гримо был между ними. Высокий мужчина вошел внутрь, закрыл за собой дверь – и не вышел. И происходило все далеко не в полумраке. Перепутать с кем-то гигантскую фигуру визитера было просто невозможно.

– Не вижу поводов для сомнений, Хэдли, – сказал доктор Фелл после паузы. – И дверь нам тоже придется исключить. – Он повернулся. – Что вы знаете об этом мистере Дрэймане?

Миллс прищурился. Его мелодичный голос приобрел оттенок настороженности:

– Я соглашусь с вами, сэр, в том, что он представляет собой объект для разумного любопытства. Но я мало что про него знаю. Мне рассказывали, что он живет здесь далеко не первый год – дольше, чем я служу у профессора Гримо. Ему пришлось отказаться от научной работы, потому что он почти ослеп. Несмотря на лечение, зрение так и не восстановилось, хотя, э-э-э, по виду его глаз этого не скажешь. Потому-то он и обратился к доктору Гримо за помощью.

– Он был как-то связан с Гримо до этого?

Секретарь нахмурился:

– Не знаю. Я слышал, что доктор Гримо познакомился с ним в Париже, когда учился. Пожалуй, это все, что я знаю, за исключением одного факта, о котором профессор обмолвился, когда был, скажем так, под воздействием выпитого в веселой компании бокала. – Губы Миллса изогнулись в улыбке, в которой сквозило чувство собственного превосходства. Он прищурил глаза, в них блеснула дремавшая ирония. – М-да! Он сказал, что мистер Дрэйман однажды спас ему жизнь, и назвал того «самым лучшим, чертовски замечательным малым в мире». Конечно, учитывая обстоятельства…

У Миллса была одна нелепая привычка: он ставил одну ногу перед другой и начинал ей качать, ударяя пяткой по носку ботинка сзади. Всем своим видом – миниатюрная фигура, копна взъерошенных волос, порывистые движения – он напоминал карикатуру на Суинберна. Доктор Фелл смотрел на него с любопытством, но спросил только:

– И что? Почему он вам не нравится?

– Не скажу, чтобы он мне нравился или не нравился. Он просто ничего не делает.

– Мисс Гримо он по этой же причине не нравится?

– Мисс Гримо его недолюбливает? – спросил Миллс, широко раскрывая глаза, а потом снова прищуривая их. – Да, я что-то такое улавливал, хотя никогда не мог сказать наверняка.

– Хм. И почему он так интересуется ночью Гая Фокса?

– Гая Фо… А! – Миллс разразился удивленным смехом, похожим на блеяние. – Вот вы о чем! Я сначала не понял. Видите ли, он очень любит детей. У него было двое своих, но они погибли из-за обрушения крыши. Это была одна из тех глупых, мелкомасштабных трагедий, вероятность которых мы должны будем исключить, строя мир будущего, который будет больше, великолепнее, просторнее! – В момент произнесения лозунга лицо Фелла выглядело так, будто он хочет кого-то убить, но Миллс продолжал: – Его жена тоже долго не прожила. Потом он начал терять зрение… Он любит помогать детям в их играх, у него у самого несколько детское сознание, несмотря на глубокий ум. – Рыбья губа немного приподнялась. – Наверное, пятое ноября, ночь Гая Фокса, – это его любимый праздник, потому что в этот день родилось одно из его неудачливых чад. Он весь год копит деньги, чтобы потом в этот день накупить фейерверков и атрибутики, построить чучело Гая для процессии…

В дверь постучали, потом в кабинет вошел сержант Престон.

– Внизу никого нет, сэр, – отрапортовал он. – Тот джентльмен, которого вы хотели увидеть, судя по всему, ушел. Парнишка из лечебницы только что передал это вам.

Престон протянул конверт и квадратную коробку, похожую на футляр из ювелирного магазина. Хэдли рывком вскрыл конверт, быстро прочитал записку и выругался.

– Он умер, – отрывисто сказал Хэдли, – и ни слова… Вот, читайте.

Рэмпол заглянул через плечо доктора Фелла и тоже прочитал письмо:

Суперинтенданту полиции Хэдли

Бедный Гримо скончался в 11:30. Отправляю вам пулю. Как я и думал, она оказалась тридцать восьмого калибра. Я попытался связаться с вашим полицейским врачом, но он был занят другим делом, поэтому я отправляю ее вам.

Перед тем как преставиться, он пришел в сознание. Я и еще две медсестры стали свидетелями его последних слов, но он мог бредить, поэтому к ним нужно относиться с осторожностью. Я знал его достаточно хорошо, но никогда прежде не слышал, что у него есть брат.

Сначала он сказал, что хочет рассказать мне о произошедшем. Вот точная цитата его дальнейших слов: «Это дело рук моего брата. Никогда не думал, что он будет стрелять. Бог знает как он выбрался из комнаты. Вот он был в комнате, и вот – он уже снаружи. Быстро возьмите карандаш и бумагу! Хочу рассказать вам о том, что это за человек, мой брат, чтобы вы не думали, будто я брежу».

Последние выкрики отняли у Гримо последние силы, и снова открылось кровотечение – он умер, ничего больше не сказав. Тело остается у меня до ваших дальнейших распоряжений. Дайте мне знать, если я могу вам чем-то помочь.

Э. Х. Питерсон, врач

Все трое переглянулись. Пазл сложился, детали встали на свои места, факты подтвердились, показания свидетелей получили подкрепление. Однако внушающая страх фигура полого человека осталась.

– Бог знает, – глухим голосом повторил Хэдли, – как он выбрался из комнаты.

Второй гроб

Загадка Калиостро-стрит

Глава девятая

Разверзающаяся могила

Доктор Фелл бесцельно проковылял по комнате, вздохнул и нашел себе временное пристанище в самом большом кресле.

– Брат Анри… – пробурчал он. – Хм, пф-ф, да. Как я и опасался,