Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

Намек был слишком прозрачным, чтобы искать подтекст.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что он… — не произнесенное вслух слово не помешало Вадиму утвердительно кивнуть в ответ.

— По-моему, это единственное разумное объяснение, старик. Другого нет. Прикинь сам, зачем ему было лезть в воду? Да еще переться черт знает куда. Море-то вот оно, рядом, в пяти минутах ходьбы, а его понесло за город. Спрашивается: зачем?

— Но ведь должна быть какая-то причина?

— Причина? — Вадим глубоко затянулся. — Причин могло быть тысячи. В последний раз я приезжал сюда весной, в мае. Мне страшно не понравилось его настроение. Таким я его никогда не видел.

Он замолчал. Я подумал, что это все, и хотел уже порасспросить поподробней, но Вадим продолжил:

— Сергей был подавлен, нервничал, жаловался, что у них с Ниной не ладится. То винил в этом себя, то вдруг начинал обвинять Нину в глупости, упрекать в неумении жить как все. Надо знать Сергея, чтобы понять, каково ему было говорить об этом. Он ведь особой общительностью не отличался и раз делился, значит, припекло до крайности. Я пробыл тут дней десять и находился при нем почти неотлучно, боялся оставить одного. Уже тогда было видно, что добром это не кончится, слишком сильно он любил Нину, слишком тяжело переживал разрыв. Так и сказал мне перед отъездом: «Я не выдержу, если она меня бросит. Я не могу без нее жить». Это его подлинные слова…

Вадим закинул локоть на спинку сиденья и повернулся ко мне, словно проверяя, внимательно ли я его слушаю.

— Теперь сопоставь факты, — сказал он. — Вывод, по-моему, напрашивается сам собой.

Последние дни я только и делал, что сопоставлял факты.

Занятие чем-то похожее на детскую игру в кубики, где каждый кубик — отдельный фрагмент общей картинки. Казалось бы, невелика премудрость: знай себе подставляй их друг дружке, пока не получишь искомое целое. Была, однако, в этой игре особенность — в кучу оказались свалены сразу несколько разных наборов. К тому же я понятия не имел, как в конечном счете должна выглядеть эта самая общая картинка. К имевшимся на сегодня фактам-кубикам Вадим подбросил новый, и его рисунок никак не стыковался с остальными.

В самоубийцу, который бросается в морскую пучину из-за личной драмы, еще можно поверить. Но при чем здесь деньги? Зачем самоубийце казенные деньги? Даже версия Стаса, по которой ограбление совершили мы с Кузнецовым, представлялась более убедительной. Нет, факты фактами, а с выводами придется повременить.

Вероятно, Вадим ждал, что, вызвав его на разговор о Сергее, я выскажу и свои собственные соображения, и был немного разочарован моей пассивностью.

— Может, надо сообщить об этом в милицию, как думаешь? — спросил он.

Неплохая мысль, правда несколько запоздалая.

— Зачем? Понадобится, они тебя сами отыщут.

— Тоже верно. — Он тронул потешного, составленного из крупных коричневых желудей человечка, который висел на резинке у лобового стекла, и тот упруго закачался, водя выпученными бусинками глаз.

— Симпатичная штучка, — заметил я. — Где купил?

— Тут, в магазине. — Он показал пальцем за спину. — Ты, я вижу, со мной не согласен?

— В чем?

— Ну, что Сергей… — Вадим искал нужное слово, но так и не смог его произнести.

— Откровенно говоря, нет.

— Почему?

— Долго объяснять.

Я посмотрел на часы. Стрелки моего «Полета» свидетельствовали, что сорок минут назад наступил новый день — пятница, второе октября.

— Ты не обижайся, но уже поздно, — сказал я. — Мне пора.

Вадим пожал плечами.

— Иди, конечно.

Я вышел из машины и обошел ее спереди.

— Подожди. — Он высунулся в окошко. — Чуть не забыл. Вот, возьми. — И протянул глянцевую бумажку размером с визитную карточку. — Это контрамарка на открытие фестиваля. На два лица. Для Сережки доставал.

— Но ведь я…

— Бери. — Он сунул мне билет. — Все. Счастливо оставаться.

Выпустив облачко выхлопных газов, машина тронулась с места и, круто развернувшись, стремительно понеслась мимо погруженных в сон этажей гостиницы.

С полминуты в близлежащих улицах слышался удалявшийся шум, затем он стих, и наступила тишина.

На мокром блестящем асфальте, там, где только что стояла «Каравелла», павлиньим пером расплылось радужное пятно бензина.

3

Я осмотрелся. Справа, на бетонном лафете, дремала обнесенная цепью пушка. Позади, за черными копьями кипарисов, искрилось море.

Отель, темный изнутри и залитый электрическим светом снаружи, был похож на огромный белый корабль, с минуты на минуту готовый пуститься в плаванье. Слабый ветерок играл в натянутых над столиками кафе тентах. Вокруг по-прежнему ни души. Только в кресле, у стеклянной двери «Лотоса», клевал носом тучный швейцар. Судя по блуждавшей на лице улыбке, ему снились чаевые.

Я вспомнил вчерашний вечер, тротуары, запруженные толпами нарядно одетых людей, смех и музыку, гул голосов, и пустая, сияющая огнями Приморская показалась мне гигантской декорацией, которую ненадолго покинули те, кому с восходом солнца предстояло принять участие в продолжении праздника.

И снова, как в прошлый раз, я подумал о Кузнецове, представил его идущим по улице, возвращающимся с работы. Это получилось само собой, без всякого усилия с моей стороны, и я не удивился, когда он действительно появился в конце квартала. Такой, каким хотел казаться: мужественный, слегка утомленный полуночный ковбой с осанкой Юла Бриннера и клацающими о мостовую подковками — ожившая фотография из альбома, фантом, тайна, которую неразгаданной я ношу с собой. Все громче подковки, все ближе и ближе четкий, подсвеченный сзади силуэт, расстояние между нами все короче. Я силюсь поймать его взгляд, но на лицо падает густая тень. Еще секунда, и он проходит сквозь меня. Гаснут за спиной шаги. И опять безлюдна улица. Опять тишина, прерываемая едва слышным журчанием стекающей в люки воды…

Он ушел. Как ушел тогда, пятнадцатого, как днем позже навсегда ушел из жизни, не оставив после себя никаких следов, ничего, кроме разноречивых воспоминаний, груды одежды, неоплаченных долгов и гадающих о его смерти друзей.

Как это сказал о нем Вадим? «Он знал, чего хочет от жизни». Чего же?

Жена, музыка, одежда.

Много это или мало?

Не знаю. Он считал, что достаточно, и все это у него было. Программа, выполненная на все сто? Впрочем, нет. Одна из трех опор, на которых строилось его благополучие, оказалась непрочной. Вадим прав: предполагаемый развод грозил вывести из равновесия все сооружение, мог повлечь любые, самые неожиданные последствия: месть, отчаяние, загул, бегство, наконец, на манер толстовского Феди Протасова. Любые — да, но не самоубийство. Ведь семья была лишь одним из слагаемых в этой системе ценностей, остальные-то оставались при нем…

Я подпрыгнул и сорвал с ветки несколько продолговатых, жестких как картон листьев. Растер их в ладони и поднес к лицу. Они пахли одуряюще сладко.

Почему Нина сказала Вадиму неправду?

На этот вопрос я, кажется, мог ответить. Но был еще другой, гораздо более сложный, — вопрос о причастности Нины к смерти мужа.

Сообщение Вадима о разладе в семейной жизни Кузнецовых имело как бы двойное дно. Поначалу я этого не понял, а когда понял, впал в уныние. Потому что разлад не всегда укладывается в сравнительно безобидную формулировку «не сошлись характерами». Иногда он означает и отчуждение, и непримиримость, и враждебность, и ненависть, а к чему могли бы привести подобные чувства, комментариев не требует.

Подозревал ли я Нину? И если подозревал, имелись ли для этого основания?

Формально она входила в число подозреваемых. По тем же формальным признакам в их число попадал и Вадим. Я обязан был рассмотреть даже кандидатуру швейцара из гостиницы «Лотос»…

На память пришел давний случай. Я тогда учился во втором или в третьем классе и однажды, собирая макулатуру для школы, наткнулся в общей бумажной свалке на связку книг в основательно потрепанных переплетах. На обложках стоял значок о принадлежности к популярной приключенческой серии. Кто-то выбросил их за ненадобностью или наивностью повествования, а может, и по ошибке. Так или иначе, я притащил книжки домой и, едва открыл первую страничку, с головой ушел в мир, где против коварной госпожи Барк, ее куклы и агента по кличке Бумеранг действовал отважный и находчивый майор Пронин.

В течение одной ночи освоив винегрет, щедро заправленный перестрелками, минами замедленного действия и шифрованными телеграммами, я немедленно приступил к поискам объекта для наблюдения и, конечно, тут же его нашел. Моей «жертвой» стал тихий безобидный старик, имевший несчастье соседствовать с нами по лестничной площадке. Он показался мне угрюмым, замкнутым, он не всегда отвечал на мое бодрое пионерское «здрасте», и я поразился, как это раньше не заметил, что рядом, за стенкой, живет и процветает матерый резидент иностранной разведки. Дальше — больше. Дошло до того, что каждый самолет, пролетавший над нашей блочной пятиэтажкой, я принимал за вражеский транспорт, с которого ему сбрасывают секретные инструкции и динамитные шашки. Приключение закончилось плачевно: в один прекрасный день — а может быть, вечер, уже не помню, — я решил самолично задержать резидента. Позвонил к нему в квартиру и выложил все, что знал о его шпионской деятельности. Возмущенный старик сгоряча надрал мне уши, а мать, разобравшись в причинах моей сверхбдительности, долго не могла унять смех. Наказывать меня она не стала, ограничилась тем, что рассказала немного о соседе, который по иронии судьбы оказался бывшим работником уголовного розыска. Он и привил мне впоследствии любовь к этой профессии.