Играем в «Спринт» - Николай Оганесов

— Конечно, мог. — Она подняла голову, улыбнулась устало: — Еще есть вопросы?

О вопросы! Я был напичкан ими, как задачник по математике. Но стрелки уже подбирались к трем, и пора было закругляться.

— А почему ты так уверена, что мы с Вадимом договорились встретиться?

— Как видишь, я тоже кое-что понимаю. Ты не мог пропустить возможности пообщаться с ним, верно? Ведь он знал Сергея как никто другой — они с детства дружили.

— А дача? С чего ты взяла, что он должен был позвать меня на дачу?

— Он любит похвастать своей аппаратурой, коллекцией пластинок. Он меломан.

— Между прочим, твой меломан вручил мне контрамарку на открытие фестиваля. На две персоны.

— Ты что, хочешь меня пригласить?

— А ты против?

— Я не против, Володя, — с каким-то особым выражением сказала она. — Только боюсь загадывать на будущее, я каждую минуту жду, что что-нибудь случится и…

По Приморской, шурша шинами, проехала машина. Где-то в районе магазина «Канцтовары» она остановилась, и оба мы невольно замерли, вслушиваясь в наступившую тишину.

Машина отъехала. По асфальту застучали каблучки. Звук шагов постепенно стих, удаляясь.

Мне стало неловко, словно своим молчанием я лишний раз подтвердил, насколько реальна опасность, о которой только что говорила Нина. Глупо, конечно: молчи не молчи, а самые веские доказательства этой опасности находились сейчас у меня в руках.

Я вложил листок обратно в конверт и протянул пачку Нине.

— Оставь себе, — сказала она. — Мне они ни к чему, а тебе могут пригодиться.

Глава 5

1

Ночь я провел в сарае.

Это была кирпичная, примыкающая к дому постройка, сухая и теплая. Внутреннее ее убранство состояло из сваленной в углу пустой стеклотары, двух стульев, тумбочки и стола. Стену украшало старое, побитое оспой зеркало в тяжелой резной раме.

Пока я болел, Нина из жалости оставляла меня в доме, предоставив в мое распоряжение мягкие диванные пружины, но теперь, когда я выздоровел, она деликатно напомнила о поставленном с самого начала условии и переселила меня в сарай. Здесь было бы даже уютно, если б не тусклая, свисавшая с потолка лампочка и раскладушка, на которую и указала мне Нина, прежде чем пожелать спокойной ночи.

Погасив свет и забравшись в постель, я долго ворочался с боку на бок, а когда глаза наконец начали слипаться, заказал себе сон без сновидений.

Действительность превосходила самые смелые фантазии — добавлять к ней что-либо было лишним.

Разбудил меня солнечный луч, ненароком проникший сквозь узкую дверную щель.

Зажмурившись, я с минуту лежал неподвижно, витая где-то на грани между сном и реальностью. В памяти обрывками всплывали дождь и навес, беседка, залитая лунным светом, и точно камертон, отозвавшийся на верно взятую ноту, внутри возникло легкое, ни с чем не сравнимое чувство радости. Оно росло и ширилось, вытесняя последние остатки сна, и вскоре заполнило всего, с головы по самые пятки. Отбросив одеяло, я вскочил с раскладушки.

Было уже девять. На тумбочке, у изголовья, рядом с пачкой анонимных писем лежал ключ от входной двери, а под ним записка.

В помещении стоял полумрак. Лампу включать не хотелось. Я распахнул дверь и, как был, в одних трусах выбежал на яркий дневной свет.

На четвертушке вырванного из ученической тетрадки листа было написано:

«Позвони. Буду ждать. Н.».

Я перечитал записку несколько раз. Что-то в ней было не так. Я не сразу понял что. И только присмотревшись, обнаружил, что именно: буква Н стояла под чуть более острым углом, нежели остальные буквы в строке, а линия обрыва проходила слишком близко к тексту.

Курс криминалистики еще не окончательно выветрился у меня из головы: очевидно, это было не все, что написала Нина, а только часть — остальное она по каким-то соображениям уничтожила и уже после подставила Н, чтобы обозначить конец. Может, там было что-то важное? Ну конечно, было!

Я снова перечитал записку, осмотрел ее с обратной стороны и вернулся в сарай.

На столе лежала тетрадка. В ней не хватало как раз одной страницы.

Остальное было делом техники. В косых лучах лампы — для подобных операций искусственное освещение сподручней — я сравнительно легко прочел недостающие в записке строчки, они отпечатались на бумаге благодаря нажиму ручки и твердой поверхности стола.

«Какой длинный день впереди, — писала Нина. — И так не хочется уходить». Там было еще что-то, густо зачеркнутое, чего я, как ни старался, не разобрал.

Размахивая тетрадкой и насвистывая что-то из Оффенбаха, я взлетел по ступенькам, дернул дверную ручку, постучал в окно, потом сообразил, что в доме никого нет, и еще некоторое время бестолково крутился между сараем и домом в поисках ключа, зажатого в собственном кулаке…

Неизвестно, во что вылилось бы состояние, в котором пребывал, только не прошло и получаса, как судьба в лице самого Симакова позаботилась поумерить мои восторги.

Одетый (Нина высушила и выгладила мою рубашку и джинсы), сытый (на кухне меня ждал завтрак: яичница с поджаренным картофелем, сыр и крепчайший черный кофе, еще теплый), с сияющей физиономией, я вышел на Приморскую и бодро зашагал к ближайшему телефонному автомату, собираясь позвонить в библиотеку.

В полусотне метров от будки на меня, чуть не сбив с ног, налетел дюжий детина в плетенном из соломки сомбреро. Трудно сказать, по чьей вине произошло столкновение, но пострадал от толчка, несомненно, сомбрероносец: из его рук выпала сумка, а из нее, подпрыгивая по асфальту, покатились яблоки. Извинившись, я нагнулся, чтобы помочь, и он, тоже наклонившись, вдруг выпалил мне прямо в барабанную перепонку: «Срочно свяжись с первым».

Такой способ сообщения между мной и розыском в общем-то обговаривался, но прибегать к нему мы условились лишь в самых исключительных случаях.

В первый момент я растерялся, однако у меня хватило ума не подать вида. Мы собрали яблоки и мирно распрощались, после чего я слегка изменил курс.

На длинные телефонные собеседования с некоторых пор было наложено строгое табу: они могли вызвать раздражение у моих «друзей» из «Страуса», да и у Тофика, если он околачивался где-то поблизости. «Не к чему дразнить быка красным», — рассудил я и направился к будке, стоявшей в закутке позади пивного ларька, — там можно было говорить вволю, не опасаясь, что за тобой выстроится хвост из желающих опустить в автомат свою монетку.

— Тебе нельзя задерживаться у телефона. — Это первое, что сказал Симаков после того, как дежурный соединил меня с его кабинетом.

Как тут не поверить в телепатию? Только вот кто из нас двоих принимал, а кто передавал мысли на расстоянии: я или он?

— Когда ты в последний раз видел Герасимова?

— Герасимова? — До меня не сразу дошло, что Герасимов — не кто иной, как мой старинный друг и приятель Герась. Очевидно, сказывалось игривое настроение, запас которого не иссяк даже после столкновения со связником.

— Ты не оглох случаем? — отрезвляюще донеслось с того конца провода.

— Я видел его вчера. В восемнадцать сорок.

— Где? — Симаков остался недоволен допущенной мной неточностью.

— На выходе из бара «Страус», — ответил я и поспешил добавить: — Якорный переулок, тринадцать.

— Почему не докладываешь подробно? — Он прервался, видимо, затягиваясь своим любимым «Беломором», и вдруг рявкнул с неподдельным гневом: — Почему, черт побери, я узнаю обо всем последним?! Ты чем там занимаешься, Сопрыкин?! Частным сыском?! Почему не докладываешь, спрашиваю?! Самодеятельность, понимаешь, развел, в Шерлока Холмса ему, видите ли, поиграть вздумалось!.. Почему молчишь? Я тебя спрашиваю?!

— Но, товарищ подполковник… — не успел я заикнуться, как на меня обрушился следующий яростный шквал.

— Какой товарищ подполковник?! Какой подполковник?! Ты в своем уме? Может, ты еще форму надел, когда шел ко мне звонить! Ну, послал бог помощничков на мою голову! Детский сад!..

Атака, начатая столь внезапно, так же внезапно захлебнулась.

— Вчера Герасимов сбит, — сказал Симаков, — сбит неустановленной автомашиной.

— Как сбит? — растерялся я. — Какой автомашиной?

— Это ты мне скажи какой, — проворчал он, но уже не так свирепо. — Когда, говоришь, ты его видел?

— В восемнадцать сорок, — повторил я ошалело.

— А в восемнадцать пятьдесят его нашли в переулке с проломленным черепом. Сразу после того, как вы расстались. Минут, стало быть, через десять, а может, и того меньше.

— Он жив?

— Скончался по дороге в больницу. Не приходя в сознание. — Голос Симакова потускнел — видно, потерял надежду услышать от меня что-нибудь дельное. — Переулок пустынный. Никто ничего не видел, свидетелей ни единого, кроме посетителей бара. Сейчас исследуем следы протекторов, а следов этих — кот наплакал. Никакого намека на торможение. Кто-то мчался на предельной скорости, выехал на тротуар, там бордюры низкие… в лепешку, короче.