Владимиро-Суздальская Русь - Юрий Александрович Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В связи с подобным восхвалением Андрея Боголюбского нельзя не остановиться на одном литературном произведении, появление которого на Руси датируется XII в. Речь идет о довольно известном памятнике — «Слове о царе Дарияне (Адариане)». Эта повесть рассказывает о том, что в древности некий царь возомнил себя богом. «Повели бояром своим звати ся богом, и не восхотеша бояре его звати богом». Приближенные самонадеянного владыки указали и на причину своего отказа. Бог имел власть над Иерусалимом, а Дариян не имел. «Он же причинив ся и собра воя многи и шед взя Ерусалим и возвратися воспять. И рече им:,яко же бог велит рече теи тако створих; возовете мя богом“». Затем с аналогичным требованием царь обратился к трем философам. Но те под разными предлогами отказались считать его богом. Опечаленный царь стал жаловаться царице на свою неудачу. Но та, видимо, разделяя мнение философов, спросила, может ли он отдать душу. Естественно, царь ответил отрицательно. На это незамедлительно последовало резюме автора, вложенное в уста царицы: «да аще царю душею своею не въладееши, то како ты можеши зватися богом?»[288] Некоторые исследователи видят в этом произведении памфлет на Андрея и его политические деяния.[289]Параллели действительно могут быть проведены: необыкновенное возвышение Дариана — Андрея, его почитание, захват Иерусалима — Киева, три философа — три епископа: Нестор, Леон, Феодор.
Интересны наблюдения Б. А. Рыбакова, который писал: «Если мы приложим эту иносказательную повесть к русской действительности XII в., то увидим, что все ее символические элементы могут найти себе реальное соответствие именно в связи с фигурой Андрея Суздальского».[290]
В известной степени с этим положением трудно не согласиться. С деяниями любого самодержца эпохи феодализма можно провести указанные параллели. С. О. Шмидт находит прямое сравнение персонажей памятника и его идеологической нагрузки с Иваном Грозным и его эпохой.[291] Важны не столько конкретные параллели, сколько общая тенденциозность памятника. Памятник дает образ правителя, настолько могущественного, что тот уподобился богу. Безусловно, для XII в., периода феодальной раздробленности, такая сильная в политическом смысле фигура, как Андрей, на общем фоне блеклых княжеских теней, номинальных правителей, во всем ограниченных своими боярами, казалась грандиозной. Поэтому памфлет (если это действительно памфлет) вне всякого сомнения подходит к той атмосфере, которая окружала Андрея.
Возвышение Андрея и усиление его позиций имели тем не менее спорадический характер. От усмирения феодальной анархии, временной стабилизации, личного гегемонизма сильного и умного политика и перенесения политического общерусского центра до централизации единого государства или даже до ее попыток было чрезвычайно далеко. Между этими понятиями пролегала целая эпоха. Время Андрея — это период феодальной раздробленности. В середине XII в. не было ни экономических, ни политических предпосылок для складывания единого русского государства. Феодальные тенденции политического «автономизма», рост боярского могущества были в полном разгаре. Кроме служилой прослойки своей дружины князь мог в основном опираться на всесильное боярство, которое он привлекал к себе богатыми пожалованиями либо приносящими добычу победоносными походами. Городская ремесленная прослойка и дворянство во времена Андрея, были еще слабыми. Они не могли служить князю опорой. Дворянство еще только формировалось. Достаточно сказать, что само понятие «дворяне» появилось под 1175 г. в летописном известии о смерти Андрея. К тому же военные слуги князя были недовольны бесконечными походами.
В конце своей деятельности не мог рассчитывать Андрей и на духовенство, даже на владимирское. Местные пастыри, получив богатейшие земельные и денежные владения, давно превратились в крупных феодалов, вероятно, вполне сознательно разделявших стремления и чаяния ростовских бояр.
В подобной обстановке ни о какой централизации, даже о ее попытках, говорить не приходится. Итак, доктрина «единодержавия— самовластия», претворяемая Андреем без экономических и политических условий, не могла материализоваться в самодержавную власть единого государства. Более того, эта идея приводила к противоречию с феодальным обществом того времени, с классом крупных землевладельцев — бояр, с их конкретными представителями. Князь — «самовластен», «единодержавен» — в эпоху расцвета феодальной усобицы — нонсенс. Причем нонсенс опасный, который мог привести автора или носителя подобной идеи к политическому краху и даже физическому уничтожению.
Крах политики Андрея Боголюбского был закономерен, так же как и сам заговор 1174 г. Но подобный способ сопротивления власти явился лишь формой крайнего недовольства определенных феодальных кругов «Суждальской земли» политикой князя. Это недовольство возникло не сразу, а постепенно. Следовательно, искать корни заговора надо значительно ранее. Уже в известии от 1172 г. о походе на волжских болгар сталкиваемся с открытым выражением недовольства политикой князя. Летописец прямо указывает, что войско Андрея, состоявшее из владимиро-суздальского контингента и отрядов вассалов — муромских и рязанских князей, не хотело воевать, ссылаясь на погодные условия, на суровую зиму: «бысть не люб путь всем людем сим, зане непогодье се зиме воевати Болгар».[292] Более того, наблюдались прямые формы неповиновения приказу Андрея. Летопись отмечает факты откровенного саботажа, случай, уникальный для войск владимиро-суздальского князя. В Лаврентьевской летописи читаем, что войско «подуче [идучи — Р. А.] не идяху».[293] Видимо, войско возглавляемое местными феодалами, воевать не хотело. Если учесть, что будущий организатор заговора и предводитель ростовского боярства Борис Жидиславич «воевода бе в то время и наряд весь держаше», то можно не удивляться недовольству в войсках Андрея. Не исключено, что и сам воевода не противился падению дисциплины, а, может быть, поощрял недовольство в «людех». Во всяком случае Борис Жидиславич сделал все, чтобы сорвать поход. Он не привел войско в назначенный срок на соединение с сыном Андрея — Мстиславом. Последний, прождав две недели Бориса Жидиславича, так и не дождавшись его, один с малочисленной дружиной перешел границу и напал на болгар. Естественно, поход 1172 г. едва не кончился катастрофой и принес Андрею минимум славы и добычи.[294]
«Пораженческая политика» феодалов «Суждальской земли» превосходно была продемонстрирована и через год, когда Андрей вынужден был отправить войска на юг, против Киева. Командовал войсками, состоявшими из новгородцев, ростовцев и суздальцев, воевода Борис Жидиславич. Поход, естественно, кончился неудачей. Правда, войска не были разгромлены. Но они не смогли взять даже замок Вышгород под Киевом. Владимирский летописец с сожалением отмечает: «пришедши же к Вышегороду
