Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели - Джозеф Хенрик

совместная, в высокой степени слаженная деятельность под ритмичную музыку усиливает наше чувство солидарности и готовность к сотрудничеству в большей мере, чем простая сумма воздействий каждого отдельного элемента. Этот «эффект слаженной командной работы», вероятно, опирается на нашу психологию взаимозависимости, о которой я расскажу ниже.

Эти выводы из психологических исследований хорошо согласуются с наблюдениями антропологов. Дополняя наблюдения Меган Биселе за танцами народности жуцъоан, Лорна Маршалл подробно описывает последствия этого коллективного танцевального ритуала:

Люди субъективно сплачиваются против внешних сил зла, причем делают это на глубоко интимном социальном уровне… Какими бы ни были их чувства, нравятся они друг другу или не нравятся, в хороших или плохих отношениях они друг с другом, эти люди становятся единым целым, когда, забывшись благодаря музыке, поют, бьют в ладоши и двигаются сообща в необычайном унисоне топающих ног и хлопающих рук[118].

Танец жуцъоан — это подчеркнуто коллективное действие, направленное на изгнание злых духов, которое в качестве побочного эффекта залечивает социальные раны и помогает забыть застарелые обиды[119].

Синхронные движения, ритмичная музыка и целенаправленная командная работа в совокупности наделяют ритуалы своей способностью внушать участникам чувство общности и глубокое ощущение взаимосвязанности и взаимозависимости. Однако это лишь некоторые из психологически активных компонентов ритуала. В следующих главах мы познакомимся с другими способами, при помощи которых ритуал задействует аспекты нашей психологии и манипулирует ими. Мы увидим, что ритуал был одним из основных инструментов, используемых культурной эволюцией для сплочения человеческих обществ[120]. Как и многие подобные «мыслительные уловки», ритуал превращает сбои в нашей психологии в социальные технологии.

Кстати говоря, если все эти разговоры о табу на инцест, кузенных браках и коллективных ритуалах кажутся вам странными, это не так. Все эти практики являются обычным явлением во многих человеческих обществах или даже в большинстве из них. Странные тут вы, люди Запада. Запомните это.

Межгрупповая конкуренция и коэволюция социальной психологии

Хотя я дал лишь самое поверхностное представление о некоторых институтах кочевых охотников-собирателей, вам уже может быть понятно, что они на удивление хорошо продуманы для выживания в экстремальных и непредсказуемых условиях, которые преобладали в эволюционной истории нашего вида. Табу на инцест, принятое среди жуцъоан, например, вынуждает родителей договариваться о браках для своих детей с очень дальними родственниками, что значительно расширяет сети их социальных связей. Эти дальние связи оказываются полезными, гарантируя убежище на время засух и наводнений, а также помощь в случае травм, набегов враждебных племен или других бедствий. Точно так же связанные с питанием табу способствуют совместному пользованию имеющимся мясом, что снижает ту опасность, которую представляют для охотников полосы неудач. Коллективные ритуалы поддерживают социальную гармонию как внутри групп, так и между группами. Эти институты создают разнообразные системы безопасности, открывают новые возможности для обмена и укрепляют союзы.

Как племенные группы развили институты, которые фактически заставляли людей нести убытки, например делиться мясом или отказываться от брака с привлекательными родственниками? Нет никаких доказательств того, что кто-то целенаправленно придумывал эти институты или хотя бы понимал, как они работают. Отвечая на вопрос об их табу на инцест, например, ни один из представителей народности жуцъоан не предположил, что оно способствует формированию разветвленных сетей родственных связей, которые сплачивают отдаленные семьи и тем самым обеспечивают своего рода систему социальной защиты. Как мы увидим, это типичная ситуация. Даже люди Запада, несмотря на огромную уверенность в рациональности своих институтов, не имеют серьезного представления о том, как и почему они на самом деле работают.

Конечно, не все нормы приносят пользу, и на самом деле группы часто вырабатывают произвольные нормы или нормы, которые создают преимущества лишь для влиятельных лиц вроде старейшин. Иногда возникают даже контрпродуктивные нормы, которые вредны как для отдельных людей, так и для целых сообществ. Однако социальные нормы проходят проверку в ходе конкуренции групп с разными нормами. Нормы, благоприятствующие успеху в соперничестве с другими группами, имеют тенденцию к сохранению и распространению. Такая межгрупповая конкуренция может происходить в форме насильственного конфликта вроде тех, с которыми столкнулся Бакли. Но иногда она сводится к тому, что менее успешные группы копируют практики и представления более успешных, или к тому, что численность более процветающей группы просто растет быстрее за счет более высокой рождаемости, более низкой смертности или положительного миграционного баланса. Эти и связанные с ними формы межгрупповой конкуренции создают уравновешивающую силу, которая способна отдавать предпочтение тем нормам, которые оказываются полезными для группы на фоне других культурно-эволюционных факторов. Кроме того, смешивая и комбинируя различные социальные нормы, эти процессы могут постепенно формировать все более эффективные институты сотрудничества и охватывать ими все большее число людей.

Такая конкуренция, безусловно, была мотором наращивания масштаба человеческих обществ в последние 12 000 лет, но ее роль, вероятно, уходит корнями далеко в эволюционное прошлое нашего вида, во времена, предшествовавшие возникновению сельского хозяйства. Наиболее глубокое понимание природы и охвата этой древней конкуренции дает анализ этнографических и исторических данных об известных нам обществах охотников-собирателей. Куда бы мы ни посмотрели, от Арктики до Австралии, популяции охотников-собирателей конкурируют друг с другом, и те общества, которые обладают наилучшим сочетанием институтов и технологий, расширяются и постепенно вытесняют или ассимилируют те, которые располагают менее эффективными культурными наборами. Например, около 1000 г. н. э. популяция, говорящая на аляскинско-инуитском языке и обладающая новым набором кооперативных институтов, включавшим мощные ритуалы и нормы общего пользования едой, распространилась с севера Аляски по всей канадской Арктике. За несколько столетий она постепенно заменила собой разрозненные и изолированные охотничьи сообщества, которые жили здесь тысячелетиями[121].

Если сопоставить информацию о подобных хорошо изученных случаях с данными генетических и археологических исследований популяций эпохи палеолита, складывающаяся картина указывает на то, что наши предки, жившие до зарождения сельского хозяйства, вероятно, были вовлечены в межгрупповую конкуренцию, включавшую сопряженные с насилием конфликты. Такая конкуренция, как и в последующие тысячелетия, оказывала глубочайшее влияние на их институты. Это говорит о том, что на протяжении большей части эволюционного прошлого нашего вида социальная среда, к которой мы должны были адаптироваться генетически, была культурно сформирована теми типами институтов, которые выдержали эти древние формы межгрупповой конкуренции[122].

Здесь я кратко опишу три особенности человеческой психики, которые, вероятно, сформировались в результате процесса коэволюции генов и культур. Во-первых, репутационный ущерб и наказание за нарушение норм, вероятно, благоприятствовали формированию психики, которая быстро осознает существование социальных правил, хорошо понимает детали этих правил, легко оценивает, соблюдают ли другие эти правила, и, по крайней мере частично, усваивает местные нормы