Самые странные в мире. Как люди Запада обрели психологическое своеобразие и чрезвычайно преуспели - Джозеф Хенрик

к гигантским обществам современного мира? Как мы увидим, в основе тут лежат, по сути, те же процессы, что описаны в предыдущей главе, и они, вероятно, действовали в течение десятков или даже сотен тысяч лет до того, как появилось производство еды. Время от времени эти процессы, похоже, приводили к тому, что определенные палеолитические общества на несколько или более столетий увеличивали свой масштаб, а их структура усложнялась, прежде чем они обрушивались под давлением быстро меняющегося климата. Определяющее различие заключается тут в том, как появление производства еды изменило и усилило влияние межгрупповой конкуренции на культурную эволюцию и как это задало очертания наших институтов и психики.

Прочерчивая пути, по которым обычно масштабировались общества, я готовлю почву для демонстрации того, как и почему некоторые европейские народы в период поздней Античности и раннего Средневековья были сбиты с обычных траекторий и оказались на совершенно новом пути, ранее недоступном в истории человечества.

На заре сельского хозяйства все общества строились на институтах, основанных на семейных узах, ритуальных связях и прочных межличностных отношениях. Новые институциональные формы всегда возводились на этих древних основах путем разного рода дополнения, расширения или усиления унаследованных форм. То есть социальные нормы, относящиеся к семье, браку, ритуалам и межличностным отношениям, — институты, основанные на родстве, — становились только более сложными и интенсивными по мере того, как начинал расти масштаб общества. Позже, когда институтов, основанных исключительно на родстве, стало недостаточно для дальнейшего развития общества, возникли дополнительные неродственные, не зависящие от межличностных отношений институты. Но, что очень важно, эти институты всегда покоились на глубоком фундаменте институтов, основанных на родстве. Тот факт, что люди не могли просто отбросить свои древние родственные институты при построении этих новых, не зависящих от межличностных отношений (то есть обезличенных), создает то, что исследователи называют сильным «эффектом колеи». То есть, учитывая, что новые формы всегда основываются на более старых формах, а эти старые формы имеют опору в нашей сложившейся в ходе эволюции обезьяньей психологии, существует лишь ограниченное число путей, по которым могут развиваться эти новые институты[130].

Как выросла Илахита

В середине XX в. антропологи, работавшие в отдаленном регионе Сепик в Новой Гвинее, заметили, что в деревнях там редко проживало более 300 человек, из которых около 80 были мужчинами. Эти 300 человек делились на несколько патрилинейных кланов. Когда численность сообщества превышала эту отметку, неизбежно начинали возникать трения, и в конечном итоге происходил социальный разрыв по межклановым границам. Более крупные поселения распадались на враждующие деревни, которые сторонились друг друга, чтобы уменьшить число конфликтов. Хотя подобные разрывы обычно провоцировались разногласиями по поводу заключения брака, супружеской неверности или вызванных колдовством смертей, они часто вызывали целую лавину вечных обид[131].

Относительно небольшой размер этих сообществ вызывает недоумение, ведь войны и набеги представляют собой постоянную и смертельную угрозу. Поскольку у разных деревень имелись примерно одинаковые типы вооружения и военная тактика, численное превосходство могло приобретать решающее значение. Более крупные сообщества были безопаснее и могли предоставлять больше гарантий, поэтому у людей имелись жизненно важные стимулы, чтобы решить любые проблемы и позволить деревне разрастись. Тем не менее для масштабов кооперации в тех условиях, похоже, существовал определенный невидимый потолок[132].

Из этого «правила трехсот» имелось одно поразительное исключение: населенная представителями племени арапеш община под названием Илахита объединяла 39 кланов, достигая численности в более чем 2500 человек. Существование Илахиты клало конец простым объяснениям «правила трехсот», основанным на экологических или экономических ограничениях, поскольку среда обитания и технологии в Илахите были неотличимы от тех, что присущи соседним поселениям. Как и везде, жители этой деревни использовали каменные орудия труда и палки для копания, чтобы выращивать батат, таро и саго (крахмалистую сердцевину пальм), а также применяли сети для охоты на диких свиней, валлаби и казуаров[133].

В конце 1960-х гг. этим вопросом занялся антрополог Дональд Тузин. Его интересовали простые вопросы: как Илахита смогла так разрастись? Почему она не распалась, как все остальные поселения?

Подробное исследование Тузина показывает, как характерный для Илахиты набор социальных норм и представлений, касающихся ритуалов и богов, наводил эмоциональные мосты между кланами, способствовал внутренней гармонии и укреплял солидарность во всей деревне. Этот культурный набор объединил кланы и слободы Илахиты в единое целое, способное к более крупномасштабной кооперации и коллективной самообороне. Центром всего комплекса социальных норм Илахиты была местная версия ритуального культа, называемого тамбараном. Тамбаран был распространен среди многих племен, проживавших в регионе Сепик на протяжении нескольких поколений, но, как мы увидим далее, версия данного культа, принятая в Илахите, не имела аналогов.

Как и большинство общин региона, Илахита была организована как совокупность патрилинейных кланов, каждый из которых обычно состоял из нескольких родов. Каждый клан выводил свое происхождение от одного бога-предка. Члены клана совместно владели землей и несли солидарную ответственность за действия друг друга. Браки заключались по сговору, часто для совсем маленьких дочерей или сестер, а жены переезжали жить к своим мужьям (патрилокальное место проживания). Мужчины могли вступать в полигамные браки, поэтому старшие и уважаемые члены сообщества обычно брали себе дополнительных, более молодых жен[134].

Однако, в отличие от других сообществ региона Сепик, кланы и слободы Илахиты пронизывала сложная система из восьми пар ритуальных групп. В рамках тамбарана эти группы определяли порядок проведения всех ритуалов, а также большую часть повседневной жизни. На самом верхнем уровне деревня делилась на две части, которые мы назовем ритуальными группами A и Б. Группы A и Б затем делились пополам; обозначим эти половины номерами 1 и 2. Важно то, что подгруппы второго уровня охватывали обе ритуальные группы первого уровня. Если мы обозначим подгруппы как A1, Б1, A2 и Б2, люди из подгруппы A2 имели, таким образом, связь с людьми из Б2: все они принадлежали к подгруппе 2, и социальные нормы требовали, чтобы они иногда сообща работали над ритуальными задачами. Затем каждая подгруппа делилась на две подподгруппы, которые тоже охватывали разные группы более высоких уровней. Подобное дробление продолжалось еще пять уровней.

Эти ритуальные группы обладали множеством взаимных обязанностей, которые вместе создавали сеть обязательств, охватывавшую всю деревню. Например, несмотря на то, что в каждой семье тут разводили свиней, есть собственных свиней считалось неприемлемым. Люди полагали, что есть своих свиней — все равно что есть своих детей. Вместо этого члены одной ритуальной группы (например, группы A) отдавали свиней членам другой (группы Б). Это наполняло сакральным смыслом даже такую простую