Четыре угла - Виктория Лысенкова

торг. Или, иначе говоря, попытка понять свой страх. Обычно эта стадия не приносит ожидаемого результата. И тогда наступает третья стадия – истерия. Начинается процесс схождения с ума. Галлюцинации, мания преследования, регулярное причинение боли себе же… Это переломный момент. Если на третьей стадии человек находит в себе силы бороться, то он переходит на четвертую стадию. Если же нет – то умирает. Умирает или от «рук» страха, или от препаратов в психиатрической больнице, куда его сбагривают родные и близкие. Но, допустим, вы справились. Нашли силы через веру, науку или что-то иное. Вы переходите на последнюю стадию, на четвертую – борьба. Теперь эта стадия вечна. Она будет сопровождать вас всю вашу жизнь. Сначала борьба будет активная, бурная, чтобы придать уверенности вам. Потом она станет менее заметной. Но каждый раз, когда вы будете встречаться со страхом, что некогда ушел, почувствовав поражение, а сейчас вернулся, вы будете на четвертой стадии – вы будете бороться. И желания «понять» страх уже не возникнет никогда. Все ваши силы против страха будут брошены на атаку. Так, начало страха есть, а конца его нет. И даже пройдя все четыре стадии, не получаешь необходимого для полноценной уверенной жизни облегчения…»

Глава 9. Поступь к одиночеству

Всё помещение, состоящее из двух этажей, было наполнено людьми не последней масти этого города. Громкая музыка заставляла кружить в танце женщин, а алкоголь кружить головы. Это не был бал, не был день рождения мэра или другого высокопоставленного человека, нет. Это была научная конференция, сопровождаемая банкетами и веселыми вечерами. Именно на этой конференции был назначен главным участником и оратором Савелий Оснач. Коего, еще недавно, наш милый Герман Риц пытался развидеть в своем кошмаре.

– Савелий Оснач! Савелий Оснач! – раздавались крики запыхавшегося человека. – Савелий! Оснач! – не прекращал тот.

Этим уставшим и взъерошенным человеком, со шляпой на голове и с плащом в руках был Герман. Он, позабыв про все правила приличия, этикета и дорожные правила примчался на конференцию в надежде найти здесь Савелия Оснача. Как, собственно, было не трудно догадаться по его громким выкрикам.

На Германа Рица местная толпа ученых и журналистов устремила свои взгляды. Он был белой взъерошенной вороной на этом празднике. Люди отходили от него, люди сторонились его. Все были напуганы его видом и выражением лица. Напряженные вены на лбу Германа были раздуты, волосы не приложены, глаза красны, а под ними сияли синие от бессонницы синяки. Раскрыв рот и не закрывая его, человек напоминал безумца.

И никто не мог и догадаться, взглянув на этого молодого человека, что еще пару минут назад, до того как он сел в свою разваливающуюся машину и примчал на ней сюда, он поставил жирную точку в своем дневнике, где всю ночь изливал душу молчаливым листам. В голове бедного Рица, человека с синяками под глазами, достигающими самих щек, были ураган мыслей и кладезь знаний, а в сердце ноющая боль.

– Савелий Оснач!

Герман посмотрел направо, потом налево, покружился, чуть ни свалился с ног, но устоял. Раскрыл глаза, чуть шатаясь, и встал. Он устал испытывать страх, преследовавший его с последнего возвращения в мир людей. Смертельно устал.

Риц посмотрел наверх, в поиске сил и увидел необъятных размеров шикарную люстру, сияющую сотнями огней. Она свисала с высокого потолка и, казалось, надвигалась своей пышностью на весь тусклый мир. Оторвав взгляд от люстры, Герман всмотрелся в толпу. Толпа, казалось, пыталась напротив, не видеть Рица.

– Савелий Оснач!

И вдруг люди зашевелились. Откуда-то издалека из под балконов стал доноситься шелест. Толпа начала сдвигаться и в ней появилась знакомая Герману голова.

– Герман! Герман, отзовитесь! – раздался голос обеспокоенного Савелия Оснача.

– Савелий Оснач! Дорогой! Уважаемый, Савелий Оснач! Я тут!

Чрез минуту после этой фразы, люди разошлись, подобно морю перед рострой корабля.

– Савелий Оснач, у меня к Вам важный и безотлагательный разговор.

– Герман, мой мальчик. Что с Вами? – Савелий был шокирован видом своего молодого специалиста. Он никогда не видел Германа в подобном виде или в виде хоть немного напоминающем этот.

– Это совершенно не важно. Савелий Оснач, я прошу Вас меня выслушать.

– Герман, я выслушаю вас. Но прошу, быстрее, не томите.

– Я, Герман Риц, официально прошу у Вас перевода в другую клинику в другой город, желательно, дальше от этого.

Савелий Оснач не мог поверить своим ушам. Он был удивлен.

– Нет. Я даже не хочу спрашивать, почему вы так решили! Я даю вам свой категорический отказ.

– Тогда я вынужден требовать у Вас согласие на мое увольнение! – Герман начинал нервничать, он пытался сдержать эмоции, но они выходили из под его слабого контроля.

– Нет! Нет! Мой милый друг, я не могу уволить Вас. Я не могу Вас перенаправить. Поймите же, Вы обязаны отработать определенный период после вашего обучения в нашей больнице. Это условие контракта. Вы сами приносили его мне на подписание! Вы что же, его не читали? – Савелий Оснач оставался очень любезным, но его удивление настолько было сильным, что иногда повышенный тон вырывался самостоятельно.

«Что же мне делать?» – опустив руки, подумал бедный юный и талантливый Герман.

Как будто прочитав мысли Германа, опустившего плечи и глаза, Оснач сказал:

– Герман, я вижу как вы устали. Как сильно Вас в последнее время что-то волнует и заставляет переживать. Да, я не могу вас уволить, не могу перенаправить, но я могу дать вам отпуск. – Усмотрев в Рице усталость и изнеможение, Оснач решается дать юному врачу неделю выходных. – Постарайтесь отдохнуть, не думать о работе. Придите в себя.

На этих словах Савелий протянул руку Герману и удалился, растворившись в толпе черно-белых фраков и платьев.

Музыка заиграла ярче, люди заговорили громче, бокалы зазвенели чаще. Вокруг кружились женщины в танце. А далеко-далеко, на противоположном углу, со сцены убирали трибуну и стулья.

Герман молча ушел, волоча за собой плащ.

Глава 10

Дома Герман Риц захотел отведать чая и успокоить тем самым свои нервы. Он громко включил музыку, пытаясь заглушить свои мысли, и направился к плите, вскипятить себе воды. В руке он держал стеклянную бутылку с холодной водой, когда вода в ковшике подошла к сто градусной температуре и на него обрушилось озарение.

«У меня появилось сейчас огромное желание сидеть на трухлявом бревне среди ночи и тысячи звёзд, слушать музыку и трясти под ритмы не бутылку воды, а бутылку вина».

Эта мысль пробилась сквозь сотни других и ударила в самое сердце Германа. Понимание того, что это