Зов - Юрий Стерх
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зачем-то переставив местами фужеры на столе, отец спокойно продолжил:
— В поле зрения наших тогдашних спецслужб он попал совершенно случайно. Одному очень важному высокопоставленному немецкому офицеру, попавшему в наш плен, потребовалась операция. Как ты понимаешь, в условиях фронта и постоянной нехватки медикаментов никто не беспокоился насчет наркоза, да еще и пленному. И это сыграло с отцом плохую шутку. Он совершенно машинально ответил этому офицеру на чистейшем немецком, когда тот истерично умолял его дать хоть какое-нибудь обезболивающее.
Всё бы ничего, но на той операции присутствовал офицер НКВД, который прекрасно знал немецкий язык. НКВДешник тогда не подал виду, что что-то заподозрил, но отца взяли в разработку. Установили за ним негласное наблюдение, начали следить, проверять контакты. Сначала они подумали, что он шпион и как-то связан с немцами. Офицер НКВД усмотрел в отцовском немецком явный баварский акцент. Не знаю, чувствовал отец за собою слежку или нет, но второй случай обратить на себя внимание у него представился буквально через месяц.
При эвакуации госпиталя в тыл их колонна попала под бомбежку. Все повыскакивали из машин и бросились бежать кто куда. Самые ответственные из медперсонала не бросили раненых, а постарались, рискуя собой, спрятать их в ближайшем лесочке. Отец взял на руки какого-то здоровенного бойца и припустил с ним к ближайшему укрытию. Пока все остальные только до лесочка добежали, он успел сделать целых две ходки. И то, с какой скоростью и легкостью отец это проделал, незамеченным не осталось. Те, кто за ним следил, сразу же сообщили наверх, и после этого НКВД заинтересовался отцом уже всерьез.
Мы доели харчо, и нам принесли красиво уложенные на круглом блюде хинкали с чесночно-сметанным соусом в отдельных пиалах. Взяв хинкали за хвостик, отец откусил кусочек сбоку и, глотнув ароматного бульона, отправил его целиком в рот. Хорошо прожевал и, крякнув от удовольствия, потянулся за следующим. Взяв второй хинкали, он обильно обмакнул его в сметанный соус, положил в ложку и откусил половину.
Глядя, как отец расправлялся с этими большими грузинскими пельменями, я решил от него не отставать. Отец продолжил свой рассказ только тогда, когда разделался с последним хинкали и вытер пальцы салфеткой.
— В самом начале войны линия фронта стремительно менялась, и там, где пару недель назад был глубокий тыл, теперь могла оказаться передовая. И как раз через пару недель после той эвакуации и бомбежки возле палатки медсанчасти, где оперировал отец, взорвался крупнокалиберный немецкий снаряд. После взрыва в палатке осталось месиво из костей и мяса. Только один человек и выжил, ты понял — кто. Не разбираясь особо, что к чему, отцу быстро запихнули внутренности обратно, на скорую руку заштопали и оставили помирать. И каково же было удивление всех его коллег, когда он на третий день встал, держась за стеночку. Исхудавший до состояния скелета, но всё еще живой и, как выяснилось позже, сильно голодный. На месте страшных шрамов остались только тонкие, еле заметные рубцы.
Отец отодвинул от себя тарелку, на которой лежало ровно полдюжины хвостиков от хинкали.
— НКВДешные волкодавы, следившие за твоим дедом, были опытными, поэтому шум не стали поднимать и врачам строго-настрого приказали не болтать о чудесном выздоровлении товарища, а сами быстро доложили обо всём наверх.
Информация без задержек дошла до самого Берии. Из столицы на линию фронта вылетела спецгруппа, чтобы по-тихому переправить отца в Москву. Да не срослось! Непонятно зачем, но командир группы решил побеседовать с отцом лично, с глазу на глаз. Они отошли в поле за госпиталем метров на двести, о чём говорили, никто не знает. С тогдашним отцовским даром к гипнозу разговор мог быть каким угодно, но тут вмешалась война. Налетели «юнкерсы».
Пока зенитчики их отгоняли, они успели один раз отбомбиться. Все видели, как отец и чекист кинулись в разные стороны, но не убежали. Авиабомба взорвалась точно между ними. Части их тел потом несколько часов собирали по всему полю. Вот так вот.
Отец встал.
— Помянем, сынок, твоего деда и моего отца. Как говорится, земля ему пухом!
Мы стоя выпили не чокаясь. В это время принесли шашлык по-карски.
— Давай-ка нам еще грамм двести, покрепче.
— Как обычно? — официант сноровисто менял тарелки.
Отец кивнул.
Когда дверь за официантом закрылась, я спросил:
— А как ты всё это узнал?
Погрустневший отец криво ухмыльнулся и ткнул пальцем в стол.
— А вот в этом самом кабинете в присутствии самого товарища Берии и узнал. Тот самый наблюдатель, который следил всё время за отцом, сам мне всё подробно и рассказал.
Какое-то время мы молча расправлялись с мясом. Снова появился официант.
— Что еще есть сегодня, чем Зураб особенно гордится? — спросил отец.
— Цыпленка очень хвалят, — проговорил официант, выстраивая на подносе пирамиду из пустых тарелок, — или могу спросить у него.
— Давай по цыпленку, а? Ты как? — отец посмотрел на меня.
Я утвердительно кивнул.
Когда дверь закрылась, он продолжил:
— На отца пришла похоронка. Все соседи думали, что он мой старший брат. Соболезновали. Наши документы были справлены так, что и комар носа не подточит. Внешне мы выглядели словно ровесники, ну может, с небольшой разницей плюс-минус три года.
Отец поднял указательный палец вверх.
— Товарищ Берия был очень цепкий начальник, за это его товарищ Сталин ценил особо! После смерти отца он не остановился в своем стремлении добыть такой же ценный экземпляр. Как я узнал позже, меня выследили и якобы нечаянно хотели сбить машиной, проверяя мои способности, но то, как я увернулся сначала от полуторки, а потом сразу же и от легковушки, их, конечно, сильно впечатлило.
После этого происшествия прошел месяц. Про меня как будто бы все забыли. Никто ко мне не подходил, точно не было никакой слежки, я бы заметил. Мне тогда тоже приходилось служить хирургом, и я разъезжал по прифронтовым тылам на медицинском поезде.
В тот день мы как раз разгружались в Москве, и тут ко мне подходит один совершенно незнакомый офицер и спрашивает: «Капитан медицинской службы Стругов?» — «Да», — отвечаю. — «Вам письмо». — Он отдал мне небольшой треугольный конверт и, не попрощавшись, сразу же ушел. Письмо было написано одной моей бывшей пациенткой, с которой до войны у меня завязались кое-какие легкие отношения. Она была из очень серьезной семьи, папа — начальник военной академии, мама, кажется, оперная певица, точно уже
