Рискованный флирт - Лоретта Чейз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В то время как женщины способны держа в голове одновременно двадцать семь противоречивых мнений, – парировал он. – Вот почему они не могут придерживаться принципов.
Он взял ее руку и начал стягивать перчатку.
– Лучше остановитесь, – сказала Джессика. – Вы только окончательно все испортите.
Он сдернул перчатку, и при виде тонкой белой ручки все мысли о переговорах вылетели у него из головы.
– Я не знаю, как может быть хуже, – пробормотал он. – Я опьянен самонадеянной языкастой кривлякой-леди.
Она широко раскрыла глаза, вскинула голову:
– Опьянен? Ничего подобного. Вам больше подойдут слова «месть» и «злоба».
Он успешно расправлялся во второй перчаткой.
– И все-таки я опьянен, – ровно проговорил он. – У меня появилась безумная идея, что вы – самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. За исключением прически, – добавил он и с отвращением посмотрел на завитки, перышки и жемчуга. – Она ужасна.
Джессика нахмурилась:
– Ваши романтические излияния приводят меня в восторг.
Он приподнял ее руку и прижался губами к запястью.
– Sono il tuo schiavo, – пробормотал он. Губами Дейн почувствовал скачок ее пульса. – Это означает – я твой раб, – перевел он.
Джессика выдернула руку.
– Carissima. Моя дорогая.
Джессика проглотила ком в горле.
– По-моему, вам лучше придерживаться английского.
– Но итальянский так выразителен! Trbo voluto dal primo momenta che ti vedi. – Я хочу тебя с первого момента, как только увидел.
– Mi tormenti ancora. – С тех пор ты меня мучаешь.
Он продолжал говорить на языке, которого она не понимала, о том, что он думает и что чувствует. Глядя, как смягчается ее взгляд, слыша, как учащается дыхание, он сдернул с себя перчатки.
– О нет, – выдохнула Джессика.
Он наклонился ближе, продолжая на языке, который ее завораживал.
– Не надо пользоваться мужскими уловками, – надтреснутым голосом сказала она и коснулась его рукава. – Что я сделала такого непростительного?
– Заставила меня хотеть тебя, – сказал он на языке своей матери. – Сделала удрученным, одиноким. Заставши жаждать того, что я поклялся не желать и не искать.
Она должна была услышать ярость и тоску в его словах, но она не отшатнулась, не попыталась сбежать. И когда он обвил ее руками, только задержала дыхание, потом выдохнула, и он уловил этот выдох, когда их губы соединились.
Джессика слышала смятение в его голосе; не надо быть прорицательницей, чтобы понять, что это не к добру. Она уже сто раз велела себе бежать. Дейн ее отпустит. Он слишком, горд, чтобы принуждать к объятиям или преследовать.
Она просто не могла этого сделать.
Она не знала, чего он хочет, а даже если бы знача, сомневалась, что сможет ему это дать. Но Джессика чувствовала – чувство было такое же определенное, как понимание неминуемой катастрофы, – что он хочет этого отчаянно.
Но, и, несмотря на здравый смысл и доводы рассудка, она не могла от него отказаться.
Вместо этого она отказалась от себя; такое искушение у нее возникло при первой встрече, усилилось, когда она смотрела, как он расстегивал ее невообразимые перчатки, и стало нестерпимым, когда они целовались в, грозу.
Дейн был большой, темный и прекрасный, от него пахло дымом, вином, одеколоном и мужчиной. Сейчас она узнала, что никогда в жизни ничего не хотела с такой неистовой силой, как слушать его низкий голос, от которого мурашки бегут по спине, ощущать на себе его сильные руки и развратные губы.
Она не смогла удержаться и ответила на его свирепый и нежный поцелуй, руки сами собой начали блуждать по шерстяной ткани и полотну, согретому теплом его тела, пока не нашли место, где билось его сердце, билось так же тяжело и часто, как ее собственное.
Он содрогнулся, зажал ее между ногами и опалил поцелуями лицо и шею. Она ощущала горячий орган, вдавившийся ей в живот, он вызывал пульсирующий жар в интимном месте между ногами. Рациональный голос убеждал ее не торопиться, побуждал отодвинуться, уйти, пока она еще может, но она уже не могла.
Джессика была воском в его руках, таяла под его поцелуями.
Она считала, что понимает, что такое желание сильный магнитный ток между мужчиной и женщиной, их притяжение друг к другу. Она считала, что понимает, что такое соблазн: сродни голоду, жажде. Она пылала по ночам, видя его во сне, была нервной и беспокойной днем, думая о нем Она называла это животным влечением, первобытным, безумным.
Выяснилось, что она ничего не понимала.
Желание было горячим черным водоворотом, оно разрывало ее на части и в то же время неумолимо, с рискованной быстротой затаскивало ее вниз, туда, где нет интеллекта, воли, стыда…
Джессика почувствовала, что он нетерпеливо дергает шнурки лифа, тот расстегивается, и ей захотелось закричать, дать ему то, чего он требует. Она чувствовала, как его дрожащие пальцы пробегают по оголенной коже, и она тоже задрожала, изгибаясь под этим сокрушительно нежным прикосновением.
– Baciami. – Голос был хриплый, прикосновение – сама нежность. – Поцелуй меня, Джесс. Еще раз. Как ты хочешь.
Она подняла руки, вплела пальцы в его густые кудри и притянула к себе его рот. Она целовала его со всем бесстыдством, которое в ней было. Она ответила на наглый толчок его языка так же горячо, как ее тело отвечало на мягкое насилие его ласк, поднимаясь и прогибаясь, чтобы вдавить ноющую грудь в его большую теплую руку.
Это ей было необходимо, этого она жаждала с того момента, как впервые его увидела. Он был монстр, но ей все равно его не хватало. Не хватало всех его ужасных штучек… и всего замечательного: вибрирующей мощи массивного мускулистого тела, самонадеянности, звериной грации… наглых черных глаз, то каменно-холодных, то пылающих адским пламенем… громыхания низкого голоса, колеблющегося от томления.
Она хотела его с самого начала, не понимая, что такое желание. Теперь он ее этому научил и заставил хотеть большего.
Она отодвинула его голову и поцеловала его прекрасный надменный нос, высокомерную бровь, очертила ртом твердую челюсть.
– О, Джесс! – Он застонал. – Si. Ancora. Baciami. Abbracciami.
Она ничего не слышала, только звучащую в его голосе потребность. Она ничего не чувствовала, только жар его желания. Она осознавала только упругую мощь его фигуры, теплые руки, двигавшиеся по ней, когда рот завладел ее ртом, и шорох шелка, когда он поднял юбки и скользнул рукой по колену, и тепло этой руки, когда она погладила ногу повыше чулка.
Затем рука замерла, а тело его обратилось в камень.
Он дернулся, и Джессика в испуге открыла глаза – как раз вовремя, чтобы увидеть, что огонь в его глазах умер и они стали холодными, как оникс на булавке в его галстуке.