Дикие ночи - Сирил Коллар

Внезапно Лора теряет свою власть надо мной — слишком велик ее собственный страх. Мы похожи на двух затравленных животных, выбившихся из сил. В конце концов мы засыпаем, натянув на себя разорванные простыни.

Мы собираем вещи, запихиваем их в сумки, не разговариваем, потом идем завтракать с Джеми. На Лоре темные очки, она прячет за их стеклами покрасневшие от слез глаза, обведенные черными кругами.

Я ставлю на стол свою чашку с чаем, она снимает очки, глаза ее полны слез. Внезапно Лора со всего размаху бьет меня по щеке. Джеми восклицает:

— Ты рехнулась!

Лора отвечает:

— Это за ночь, которую ты заставил меня провести!

Сани везут нас к стоянке такси. Два электрика, работавшие со мной на площадке, возвращаются в Париж. Мы едем в Женеву, оттуда я улечу самолетом, а у Лоры обратный билет на поезд.

Мы пьем вино в баре аэропорта. В последний момент Лора заявляет, что хочет вернуться вместе со мной самолетом. Мне становится дурно при одной мысли о ее новых капризах.

— Не начинай снова «доставать» меня, садись в поезд и убирайся к черту, оставь нас в покое!

Лора резко встает, опрокидывает стол, один из стаканов падает и разбивается вдребезги. Лора почти бежит к стойке «Суисэр», таща за собой на поводке насмерть перепуганного Мориса. Я догоняю ее, хватаю за плечо и отвожу в сторону.

— Послушай, у тебя ведь есть билет на поезд, и ты в него сядешь! У тебя же нет денег на билет на самолет, а у меня тем более, так что хватит придуриваться!

— Ну давай, ударь меня, как прошлой ночью, сверни мне челюсть, можешь даже ударить ногой!

Она вырывается, бросив Мориса, бежит к бару и кричит мне оттуда в совершенном исступлении:

— Разве тебе мало того, что ты уже со мной сделал?! — Ее голос разносится по огромному залу ожидания аэропорта. — Чего тебе надо еще?

Светлый гладкий пол блестит, в зеркальном коридоре стен к нам оборачиваются головы бесчисленных пассажиров. Лора опять кричит:

— У меня из-за тебя никогда не будет детей, может, хватит? — Свет проникает в зал через огромные окна, золотит лицо Лоры, электрики, сидящие за столом, стараются не встречаться со мной взглядами. Я побелел от ярости и страха, она не имеет права говорить так со мной. Лора вдруг застывает на месте, перестает кричать. Я шепчу:

— Замолчи и успокойся. В самолете есть свободные места?

— Не переводи разговор на другую тему, трус! Ты хочешь обращаться со мной, как с куском дерьма? Так я клянусь, что весь свет узнает, что ты со мной сделал!

И она начинает рыдать, она смотрит вокруг себя, задыхается от слез, бежит к выходу и кричит:

— Все узнают, весь мир!..

Я сажусь за столик, парни смотрят в свои стаканы, и я роняю:

— Чем дальше, тем хуже… Дидье, ты можешь дать мне пять сотен, чтобы я купил ей билет?

Он протягивает мне деньги, я кладу их в карман и направляюсь к выходу.

За автоматическими дверями дорожка огорожена с двух сторон высокими решетками, пол темно-красный, блестит на солнце. Лору я не вижу, но, пройдя метров пятьдесят, нахожу на земле ее куртку, чуть дальше валяется свитер. Я ускоряю шаги, сворачиваю направо и вижу ее: она сидит на земле, прислонившись к решетке, и задыхается от рыданий. Я опускаюсь на корточки возле нее, залитое слезами лицо запрокинуто в синеву неба, она смотрит вверх сквозь металлические ячейки решетки. Я вытираю слезы с Лориного лица и тихонько говорю:

— Пойдем купим тебе билет! — потом нежно поднимаю ее, поддерживаю, и мы медленными шагами идем назад, в ничейное пространство между светом и тенью. Я спрашиваю: — Почему ты сказала, что у тебя никогда не будет детей?

— Ты прекрасно знаешь почему.

— Ты что, считаешь, что у тебя положительная реакция, но не уверена в этом?

— Я сделала анализ… Он положительный, я просто не хотела тебе говорить.

На меня обрушивается свинцовое здание. Слова не имеют больше смысла. Я говорю почти машинально:

— Черт, это невозможно, когда ты узнала?

Париж. Такси останавливается, Лора выходит, я иду следом за ней, мы целуемся, нежно прощаемся, и она идет к серо-зеленым домам, а я возвращаюсь к машине.

На следующий день мы встречаемся в кафе недалеко от площади Альма. Мы оба сожалеем о случившемся. Я прикасаюсь к ней, ласкаю кончиками пальцев шею, руки, грудь. Лора говорит, что приняла решение: нужно расстаться, остановить этот ужас. Уже слишком поздно, но, пока не стало еще хуже, пока не стерлись из памяти воспоминания о прекрасных минутах, пережитых нами, нужно остановиться.

И мы расходимся в разные стороны, Лора идет к мосту Альма, а я поднимаюсь по авеню Марсо.

Сэми отправился в Тулузу. Он показал отцу кассеты с фильмами, на которых работал. Его папаша взял у своего шефа «порше», и они объехали весь город. Отец сказал Сэми:

— Молодец, продолжай в том же духе, я тобой горжусь.

Из последних сил я перетаскиваюсь через пустые дни; смертельно бледное лицо, синяки под глазами, оголенные нервы, грязная душа. Лоре всего восемнадцать, а она уже смертельно ранена. Теперь я тащу на плечах груз еще более тяжелый, чем угроза собственной смерти. В первый раз в жизни я осознаю, что совершил преступление.

Сэми не находит больше в моих глазах того отблеска, который ищет. Я чувствую, что скоро он начнет отдаляться от меня. Когда Омар предлагает мне и Сэми сняться в фильме, который он собирается запускать, я хватаюсь за эту возможность отдалить расставание. Сэми соглашается из-за денег, а может быть, из-за своего нарциссизма.

Фильм для какой-то телевизионной передачи должен длиться пять-шесть минут и рассказывать о любовном романе. В нем много эротических страстных сцен, происходящих между тремя персонажами: двумя юношами, которых будем играть мы с Сэми, и девушкой, роль которой исполнит Карина Сарлат, молодая талантливая актриса. Увидев ее в первый раз, мы оба немедленно загораемся желанием переспать с Кариной.

Съемки длятся три дня: обольщение, прикосновения, поцелуи, ласки, взаимопроникновения. Я лежу голый на Карине, камера отъезжает, наезжает, я невольно возбуждаюсь, но моя любовь к Сэми возвращается ко мне, выплывает из глубин моего подсознания.

Мы расстаемся, пообещав непременно встретиться снова. Карина говорит мне:

— Ты должен мне ночь любви!

Сэми оскорблен, что выбрали не его. Я утешаю мальчика:

— Ты просто маленький глупый петушок!

Мы с Джеми идем на модную тусовку на улицу Лонгшан, где царит всеобщее возбуждение. У входа нам продают «колеса». В большой квартире без мебели бродят человек тридцать, среди них несколько моих знакомых видеотехников, актеры, двое модных певцов. Они напоминают ускоренные частицы в циклотроне.

Движения присутствующих постепенно замедляются, люди начинают прикасаться друг к другу, девушки ласкают парней, друг друга… а вот там только ребята… Ничего сексуального — прикосновения, желание общения. Я смотрю на Джеми и спрашиваю, подействовал ли на него наркотик.

— Ни хрена! — отвечает он.

Какой-то тип раздевается, берет кисточки и тюбики с гуашью и начинает расписывать лицо и тело. Несколько человек возвращаются с кухни с кубиками льда и, натирая друг другу щеки, приговаривают:

— Как прекрасно, Боже, как хорошо!

Мы как будто вернулись в прекрасные семидесятые. Разница лишь в том, что этот новый наркотик не позволяет заниматься любовью — ни у кого не встает… Психоделические годы господства СПИДа и «безопасной любви»!

Джеми говорит мне:

— Я хочу, чтобы этим летом ты приехал в Испанию. Я родился недалеко от Аликанте, у меня там куча приятелей, так что будет все, чего только душа пожелает: девочки, мотоциклы, наркота… — Да, я явно предпочитаю семидесятые годы, которые сулит мне Джеми, тому, что могут предложить эти чокнутые с улицы Лонгшан.

Я все еще не чувствую действия таблетки и начинаю пить все подряд: пиво, красное вино, виски, водку; в конце концов Джеми отнимает у меня бутылку, которую я пытаюсь опорожнить из горлышка. Через полчаса я стою на коленях перед унитазом и блюю всю оставшуюся ночь.

Джеми привозит меня домой. Сэми, естественно, нет, он остался у Марианны. Следующие три дня я чувствую себя, как больная корова.

Сэми прибежал, как только узнал, что я собираюсь увидеться с Кариной. Мы едем наугад по берегу Марны. Наступает вечер — тот самый час «между собакой и волком», когда, по свидетельству древнееврейского текста, человек «не может отличить одного зверя от другого». Я думаю о Лоре, которая произнесла эту странную фразу в день нашей первой встречи. Мы оба теперь не умеем отличить свет от тьмы, домашнее животное от дикого зверя.

Мы обедаем в ресторане у воды: к старому дому, окруженному платанами, пристроили современную веранду. Мы пьем молодое красное вино, смеемся, громко разговариваем. Грубые, неприличные, вызывающие слова, недовольные лица посетителей, презрение окружающих… Но объединяющий нас эротизм внушает чувство всемогущества.