Мистер Аркадин - Орсон Уэллс

— Все говорит за то, что эти двести тысяч швейцарских франков, ваш первоначальный капитал, был добыт нечестным путем. Вскоре я надеюсь раскрыть секрет вашей блистательной карьеры, и как знать, может, узнав рецепт, и сам сделаюсь Аркадиным.

Медленно, хотя в комнате было тепло. Райна завернулась в свой мех. Выражение лица ее было твердое и изучающее, как тог да, когда она наблюдала процессию кающихся в Сан-Тирсо.

— Ты слышала, Райна? — тяжело уронил Аркадин. В его глухом голосе мне слышалось признание собственного поражения. — И ты любила этого человека. Грязный шантажист.

И как только он еще недавно мог производить на меня такое грандиозное впечатление! Я чувствовал себя Давидом, сражающимся с Голиафом, которого неминуемо ждет поражение. Райна покачала головой.

— Разве я говорила, что люблю его?

Она произнесла эти слова каким-то странным голосом, будто речь шла о чем-то незначительном. Настал мой черед ощутить удар, нацеленный прямо в меня.

— Так ты его не любишь?

У него появилась надежда. Впрочем, серьезно ли Райна сказала эти слова? Мне надо было только подойти к ней, обнять, сделать то, что я не смог тогда, в Испании. Она была моей.

— Ты ведь не любишь его, правда, Райна?

В его голосе звучала тревога. Она не спешила разуверить его, в ней не было жалости. Она думала только о себе и обо мне.

— Ты говоришь, он шантажист? Я думаю, дело в другом. В том, что ты заплатил ему, чтобы он держался подальше от меня.

Удары ниже пояса не запрещены в той игре, в которую меня вовлекли. Я не мог позволить себе роскоши щепетильничать.

Я солгал.

— Я никогда не говорил, что откажусь от тебя, Райна. Да, я принял это странное поручение — расследовать его прошлое. Необычно, не так ли? Конечно, из-за денег. Потому что только так мог вернуть тебя, Райна, и иметь хоть что-нибудь, чтобы оплатить хотя бы свадебное путешествие.

Загадочное расследование, со всем наполнявшим его отчаянием и ужасом, поглотившее меня целиком, я сразу отбросил как ненужный хлам. Мне необходимо было убедить Райну, и я понял, что тот набор мелких уловок и хитростей, который обычно идет в дело в таких случаях, пройдет и на сей раз. Она исчерпала свою иронию и устала от недоверия. Хотела верить мне. Хотела переиграть своего отца. Опять зазвонил телефон. Мне напомнили, что аэропорт далеко и было бы неразумно откладывать отъезд. Но я уже был почти готов. Мне оставалось застегнуть ремни, что я и сделал с лихорадочной поспешностью. Некоторая суетливость лишь придала финалу естественность и подготовила мой благополучный уход.

— Тебе в самом деле необходимо уехать? — спросила Райна.

Она сделалась похожей на Мили. Еще час назад мысль о том,

чтобы покинуть ее, была для меня невыносимой. Теперь же я застегивал широкий ремень пальто, как воин, перепоясывавшийся мечом, с тем мужественным и радостным воодушевлением, которому так подойдут лаконичные слова утешения для той, что должна остаться дома за прялкой.

— Да, дорогая. Но я скоро вернусь и больше никуда не уеду. Встретимся в Париже.

Она стояла, прислонившись к стене, закутанная в свой мех, и лицо ее было бледным и изможденным. Она казалась безучастной ко всему.

— О, — простонала она, — когда только ты покончишь с этими блужданиями! Я устала от этой цыганщины. Мне хочется наконец раскинуть где-нибудь свой шатер.

Аркадин тоже заметил ее усталость и, несмотря на горечь, которую доставили ему ее слова, подошел к ней с почти униженным видом.

— Дорогая моя, почему бы тебе не отдохнуть немного на Капри или в Сан-Тирсо? Ты говорила, тебе там нравится. Зачем ты сюда приехала? Ведь это ты настояла, чтобы мы на недельку наведались в Нью-Йорк купить рождественские подарки…

Она стояла, глубоко засунув руки в карманы, мрачно и тяжело глядя на него из-под ресниц, оттопырив, как капризный ребенок, верхнюю губу.

— Я приехала, потому что хотела. Я хотела, потому что надеялась встретить здесь Гая.

Это был нокаут. Она таки его доконала.

Пришел портье за вещами. Я бросил последний взгляд на комнату. Никаких страстных прощаний. Это был бы дурной тон.

Да и ни к чему. Ведь нам предстояло встретиться через неделю-другую. И вместе провести рождество в Париже.

— Ну, пока, малыш.

Я послал ей воздушный поцелуй. Она ответила на него взмахом ресниц. Аркадин все еще стоял рядом с ней, словно впервые ощутив тяжесть своего массивного тела. Его легендарный профиль как-то размяк, и от всей величественности осталась просто бородатая фигура, почти смешная.

Я поднял шляпу, приветствуя его с преувеличенной вежливостью.

— До встречи, мистер Аркадин.

И не удержался, чтобы не добавить, хотя слышал уже скрип открывавшейся в конце коридора двери лифта:

— Забавно, не правда ли, как иногда, не зная, не ведая, расстаешься с привычным — и навсегда?

В аэропорту самолет ради меня задержали с отлетом на пять минут. Опоздать на рейс в Мехико мне не удалось. Но лучше бы я опоздал.

Это было отвратительно.

Я отдал команду причалить к берегу. Особого риска тут не было, побережье в этом месте было безлюдным. Да и вряд ли Оскар предпринял бы попытку к бегству. Он валялся на пустых мешках в душной каюте, не то спал, не то был в отключке. Такое бывало с ним все чаще и болезненней, и не знаю, что меня удручало сильнее — это полумертвое состояние или нервные припадки, которые заставляли его искать дозу, пускаясь во все тяжкие.

Я всегда испытывал суеверный страх перед наркотиками. Раз или два я попробовал, уступив настоятельному угощению. Но, видно, подействовало мое недоверие к этой штуке, и вместо состояния блаженства я почувствовал тошноту и головную боль. Неплохо обладать иммунитетом против некоторых соблазнов. Не пить, не притрагиваться к наркотикам… Я помню приятное чувство безопасности, когда наркоманы просили меня достать им порошка во что бы то ни стало. Я взирал на них с высоты своей воздержанности с презрительным сожалением. Смотрел сверху вниз, как Тадеуш. Это было очень приятное чувство.

Но к Оскару я испытывал жалость и отвращение. Не очень-то веселенькое зрелище — желтолицый бедолага, дрожащий от жажды «отключиться». Эта страсть почище голода. Но не мне делать сравнения.

Путешествие в Мехико оказалось совсем не похожим на то. что я рисовал в воображении. Мне здорово недоставало домашнего уюта, привлекавшего меня в нью-йоркском отеле, и всего, что меня там окружало, а самое главное — торжества, которое я испытал при отъезде. Победа над Аркадиным опьянила меня, и я решил, что теперь могу все. К тому же Райна позволила целовать себя. А когда самолет задержали из-за меня в аэропорту, я исполнился чувством детской радости от сознания важности своей персоны. Я флиртовал со стюардессой, добродушно и покровительственно болтал со вторым пилотом, утешал маленькую девочку, боявшуюся, что самолет попадет в грозовое облако. Успокаивающая обстановка, ощущение, словно тебя завернули в вату и окружили всеми мыслимыми удобствами, которые умеют создавать на борту самолетов, еще больше укрепили во мне чувство благополучия.

Я даже размечтался о том. как Софи встретит меня в аэропорту.

Реальность оказалась совсем не похожей на мечты.

Вот я один на дороге, тянущейся вдоль побережья, иду широкими шагами, жадно вдыхая озон, который ветер приносит с Атлантики. На море мне стало плохо, нервы не выдержали. Пролив — штука предательская. Штиль, лишь чуть-чуть покачивающий судно, хуже, чем лютый штормяга. На палубе у меня было еще меньше шансов развязать Оскару язык, чем внизу. От ветра он вообще отупевал, и его водянистые рыбьи глаза безнадежно уходили от моего взгляда. Пришлось держать его в каюте, не выпуская из рук лацканы ветхого бархатного пиджачка и пытаясь зацепиться хотя бы за проблеск осмысленности в его взгляде. От него страшно несло вонью, а в каюте, где места было не больше, чем в шкафу, и гак стояла невыносимая духота. А руки у него были ледяные и окостенелые.

Время от времени, желая достучаться до него, я с яростью его встряхивал. Но он как будто даже не замечал этого. Он стал каким-то желеобразным. Я весь внутренне собрался и обдумал другую, щадящую тактику. Делал какие-то заманчивые предложения, шутил, что-то обещал.

— Ну ответь мне, старина. И получишь свою дозу. А потом мы вернемся в Мехико.

Забавнее всего было то, что порошка у меня не было. Мне никогда раньше не доводилось бывать в Мехико, знакомых у меня здесь не было, а установить контакт с толкачами на голом месте не так-то просто. Когда-то за такую наводку мне пришлось довольно прилично заплатить. Это было только раз, в Испании, и тот случай оставил у меня неприятный осадок. Зато теперь я был напрочь отрезан от этого зелья и соблазнял Оскара пакетиком с бикарбонатом. Он же был в такой отключке, что даже не подозревал, что я его дурю. Я еще никогда не видел такого пристрастия к наркотикам. Когда я впервые встретил его в «Амор Брухо»[3], он казался почти нормальным. Не хуже других типов, которых встречаешь в ночных клубах больших городов. В клубе Софи, или, как она теперь звалась, сеньоры Хесус Мартинес, таких хоть пруд пруди. Деревянная резьба на стенах, индейские маски и посуда составляли обычный декор для приманки туристов. Тут предлагали изумительную пульку, которую полагалось пить из фляжек, сделанных из свиной кожи и развешанных на деревянных крючках. Подавали тортилью, фаршированную индейским перцем, игуану, жаренную на вертеле и уложенную на огромные лакированные тарелки; музыканты, одетые в костюмы гаучо, исполняли печальные мелодии на гитарах. Я сидел там, не зная, куда деваться от скуки, когда бог весть откуда заявился Оскар и, усевшись вполне по-свойски, не обращая внимания на музыкантов, начал пиликать на гармонике. Он был похож на обыкновенного пьяного бродягу. Но бродягу-гринго с присущим им нахальством и безмерным пренебрежением ко всему чужому, пренебрежением человека, у которого кроме глотка виски есть за душой еще кое-что. Хотя наигрывал он не «Сюзанну» и не «Звездно-полосатый флаг», а какую-то сложную пронзительную мелодию, похоже славянскую.