Загадка третьей мили - Колин Декстер

Колин Декстер

Загадка третьей мили

Моей дочери Сэлли

И кто принудит тебя идти с ним одну милю, иди с ним две.

МИЛЯ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Понедельник, 7 июля

Их было трое, братьев Гилбертов: близнецы Альфред и Альберт и их младший брат Джон, убитый позже в Северной Африке. Именно о нем, о своем погибшем брате, думал Альберт Гилберт, сидя в конце дня в небольшом уютном ресторанчике в северной части Лондона. Он думал о Джоне, который не всегда мог постоять за себя, который в одиночку был, в сущности, столь же беззащитным, сколь грозной, неразлучной и практически неразличимой была их парочка, известная всем школьным товарищам как Альф и Берт; о том самом Джоне, которого они, старшие братья, всегда стремились взять под свою защиту; о том самом Джоне, которого они не смогли защитить в тот страшный день 1942 года.

Операция «Бросок» началась ранним утром второго ноября от рубежа дороги Рахман в направлении к западу от Эль-Аламейна. Гилберту всегда казалось странным, что военные историки говорят об этой кампании как о неслыханном стратегическом триумфе. Его собственные воспоминания об этой битве, в которой он участвовал хотя и недолго, но не без доблести, сводились в основном к картинам страшной неразберихи, царившей вокруг в течение всей предрассветной атаки.

«Танки должны прорвать линию фронта» — таков был приказ, отданный накануне вечером и переданный по цепочке сверху вниз от высших чинов танковой бригады, щеголявших красными петлицами, простым полевым офицерам и унтер-офицерскому составу Королевского Уилтширского полка, куда в октябре 1939 года завербовались Альф и Берт. Первым местом их службы была долина Солсбери, где их посадили на танки старого образца. Здесь оба вскоре получили звание старшего капрала, и отсюда в конце 1941 года вместе со своим полком они были доставлены морем в Каир. И поистине счастливым был для них обоих день, когда Джон прибыл в их полк для прохождения боевой службы.

Шла вторая половина 1942 года, время, когда обе стороны проводили подготовку своих укреплений накануне решающего сражения.

Ранним утром 2 ноября в ноль часов пять минут Альф и Берт вместе с остальными двинулись на своих танках вдоль северной Киднейской гряды, где тут же попали под сплошной огонь немецких 88-миллиметровых орудий и броневиков, база которых находилась в Тель-Агагире. Уилтширские танки шли на большой скорости, ведя огонь по вражеским линиям. Бой был горячим, но неравным. Вскоре британские танки вырвались далеко вперед, сделавшись открытой мишенью для противотанковых орудий немцев. Не имея никакого прикрытия, они подверглись жестокому обстрелу со стороны немецких позиций и были наголову разбиты.

Даже сейчас, когда с тех пор прошло столько времени, вспоминать об этом было тяжело и горько, однако Гилберт дал волю свободному течению своих мыслей. Теперь он мог себе это позволить. Да, настало время хорошенько припомнить все подробности.

...Танк, что был впереди примерно в пятидесяти ярдах, горел. Тело танкиста застыло, перегнувшись через край люка, левая рука безжизненно свисала вниз, в сторону главной орудийной башни[2], голова в каске была вся забрызгана кровью. Другой танк, слева, рывками двигался вокруг своей оси, грозя вот-вот замереть на месте, — немецкий снаряд вдребезги разбил его левую гусеницу. Четыре танкиста выбрались наружу и бросились бежать, надеясь найти спасение в безбрежных песках, что простирались позади.

Все вокруг грохотало, снаряды рвались с оглушающим шумом, шрапнель свистела в воздухе, неся смерть людям, оказавшимся в этот предрассветный час посреди пустыни. Солдаты что-то кричали, пытались защитить себя, как могли, бежали и умирали. Одни мгновенно, почти не испытав мучений, другие медленно, лежа со смертельными ранами на окровавленном песке. Были такие, кто заживо сгорал в танках, если так случалось, что крышку люка вдруг заклинивало или же перебитые конечности уже не в силах были сделать последнего отчаянного усилия.

Внезапно танк, что был справа от Гилберта, полыхнул огнем. Какой-то офицер быстро спрыгнул вниз и бросился бежать, прижимая к гpyди руку, из которой струей хлестала кровь. Он был уже на безопасном расстоянии, когда танк взорвался, вспыхнув ослепительным пламенем.

Стрелок из экипажа Гилберта крикнул ему сверху:

— Боже праведный! Ты только посмотри, что делается, Берт! Теперь я понимаю, почему немцы окрестили эти чертовы танки «ловушками для Томми»!

— Ты лучше, смотри не промахнись, Уилфред! — крикнул в свою очередь Гилберт.

Но ответа не последовало, потому что это были последние слова Уилфреда Барнза, рядового Королевского полка йоменов[3] графства Уилтшир.

Затем перед глазами Гилберта возникло лицо рядового Филлипса, который пытался открыть нижний люк, чтобы выпустить Гилберта.

— Надо быстрее сматываться, капрал! Хватит и того, что двое наших ребят уже получили свое.

Не успели они отбежать в сторону и сорока метров, как прямо перед ними разорвался снаряд, взметнув к небу столб песка, во все стороны полетели куски металла. Они бросились плашмя вниз. Когда Гилберт наконец поднял голову и огляделся вокруг, он обнаружил, что рядовой Филлипс мертв — кусок искореженного металла торчал у него из спины.

Ошеломленный, Гилберт в течение нескольких секунд сидел, не в силах сдвинуться с места. Кажется, его не задело. Он осмотрел свои ноги, потом руки, ощупал лицо и грудь, попытался пошевелить пальцами ног внутри армейских ботинок.

Еще тридцать секунд назад их было четверо. Теперь он остался один. Первое, что он осознал и что отчетливо запечатлелось в его памяти, было чувство бессильной ярости, которое, впрочем, тут же сменилось чувством огромной радости. Он увидел, что подкрепление уже близко — танки восьмой бронетанковой бригады были на подходе. Они проходили между подбитыми полыхающими громадами, что остались неподвижными, застыв на песке после первой атаки. Испытав огромное облегчение, Гилберт вознес краткую молитву Богу, возблагодарив его за то, что ему было дано пройти через весь этот ад и остаться в живых.

Внезапно он услышал чей-то голос.

— Ради всего святою, уходите отсюда, капрал!

Это был тот самый офицер с окровавленной рукой, лейтенант Уилтширского полка, известный всем как строгий поборник дисциплины, за которую он всегда ратовал как будто даже с некоторым пафосом. Впрочем, его вполне заслуженно уважали, и именно он в ночь перед атакой дал возможность своим солдатам прослушать по радио меморандум Монтгомери.

— С вами все в порядке, сэр? — обратился к нему Гилберт.

— Могло быть и хуже, — офицер посмотрел вниз, на кисть правой руки —указательный палец висел на полоске мякоти. — А как вы?

— У меня все нормально, сэр.

— Мы пойдем назад, к Киднейской гряде — это, собственно, единственное, что нам остается.

Даже здесь, среди леденящих душу сцен бойни, голос у него оставался прежним. Это был тот самый довоенный голос диктора радио с чистым и четким оксфордским произношением.

Они брели по песку, с трудом переставляя ноги, и, пройдя несколько сот ярдов, Гилберт вдруг почувствовал, что совершенно выбился из сил.

— Давайте-давайте! Что с вами, сэр?

— Не знаю, сэр. Похоже, я уже не... — Он смотрел на свою левую штанину, нога у него горела огнем, грубое хаки все было пропитано кровью. Он потрогал ногу сзади — под пальцами было кашеобразное липкое кровоточащее месиво, половины голени как не бывало. Он жалко улыбнулся: — Уходите, сэр. Я прикрою вас с тыла.

Но ситуация внезапно изменилась. Танк, который двигался им навстречу в сторону немецких позиций, неожиданно резко развернулся на 180 градусов — снаряд угодил ему прямо в башню и снес ее. Мотор, тем не менее, все еще продолжал работать, мощно гудя и рыча, его шестерни вращались как жернова, со скрипом, напоминавшим скрежет зубовный в аду.

Но за этими звуками Гилберт услышал кое-что еще. Он услышал голос человека, в отчаянии звавшего на помощь, и, не медля ни секунды, бросился на этот зов. Танк двигался зигзагами, выбрасывая из-под гусениц в воздух струи песка, но человек на водительском месте был жив! Гилберт забыл обо всем — о себе самом, о своей развороченной ноге, о своем страхе, о своей недавней ярости, о том, что он чудом остался жив. Он помнил только о рядовом Филлипсе из Девизес...

Крышка нижнего люка представляла собой месиво из разбитой горячей стали, и она никак не хотела открываться. Гилберт бился над ней изо всех сил, и ему показалось, что крышка почти подалась. Пот градом катился с его лица, он снова и снова дергал крышку на себя и ругался в отчаянии. Вскоре загорелся бензобак, издав при этом нежный, свистящий, как будто бы виноватый звук. Гилберт понимал, что тому, другому человеку оставалось жить всего несколько секунд, он был обречен погибнуть внутри этой «ловушки для Томми».