Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

общительным, веселым, энергичным, вместе с тем расположив его к усидчивой работе, вызвавшей, в свою очередь, вновь уединение и недоступность даже для лучших приятелей; даже Шиндлер получил приказание не тревожить композитора. Вновь начались скитания по лугам и лесам, с записной тетрадью в руке; вновь стал Бетховен пропускать часы обеда и ужина, являться без шляпы, забытой где-нибудь под деревом или у ручья. С наступлением лета легче всего было уединиться и приблизиться к природе на даче, в окрестностях Вены; как мы уже сказали, две комнатки в Хецендорфе, в имении барона Мюллер-Пронай, вполне удовлетворяли отшельника, пока назойливый хозяин не стал проявлять своих неуместных забот и искать встречи со своим гениальным жильцом, чтобы рассыпаться перед ним в комплиментах. Вскоре поведение барона стало невыносимо для отшельника; «быстроходный фрегат» или старуха «Шнапс» явилась к Шиндлеру с требованием предстать на следующий день в пять часов утра пред мрачные очи Бетховена. Верный друг исполнил в точности приказание, и затем оба отправились в Баден искать новое убежище от назойливых поклонников. Все осмотренное оказалось не по вкусу композитору, кроме квартиры в Ратхаусгассе, в доме жестянщика, близ гостиницы «Орел», но жестянщик, приютивший в прошлом году беспокойного музыканта, наотрез отказался принять его вновь; чем упрямее отказывался он, тем настойчивее был Бетховен в своем намерении; долго пришлось Шиндлеру убеждать хозяина, и он достиг своей цели, но условием было поставлено устройство жильцом новых ставень к окнам квартиры. Тайна этого условия была тут же открыта: в прошлом году композитор исписал все ставни своими музыкальными, литературными и математическими иероглифами; вскоре затем некий турист-англичанин купил эти оригинальные автографы и увез с собой ставни; таким образом, жестянщик вновь уступил квартиру композитору в надежде бесплатно получить новые ценные скрижали. На фасаде этого дома впоследствии прибита мраморная доска, гласящая о том, что здесь работал композитор над 9-й симфонией. Вблизи этого дома находится другой, также с мраморной доской: «здесь в 1791 году Моцарт писал свое “Ave verum”». Но не одинаковы были приемы двух гениальных композиторов в создании наиболее оригинальных своих произведений: Моцарт, по обыкновению, мысленно воздвиг чудный образ музыкальной архитектоники и затем перенес его на бумагу, оставив миру в этом произведении беспримерное сочетание благозвучий. Бетховен же в течение пяти лет набрасывал эскизы, разрабатывал детали, отделывал мелочи, изготовлял весь материал, из которого выросла наиболее величественная и сложная из его симфоний, имеющая почти столько же врагов, сколько поклонников.

В период работы над 9-й симфонией появились «Жертвенная песнь» (ор. 121 в) для сопрано с хором и оркестром, фортепианное трио (Вариации ор. 121 а), «Заздравная песнь» для двух солистов с малым хором и оркестром (ор. 122), романс ор. 128, экосезы и вальсы (сер. 25, № 302, 308, 304); тогда же написаны две последние фортепианные сонаты, сложные по конструкции, полные технических и ритмических трудностей, за которыми лишь опытный артист может уловить глубину настроения и прелесть разнообразных эпизодов, то героических, то нежно ласкающих, то мрачных, то наивных; на сонате ор. 110 помечено «25 декабря 1821 г.», на op. 111 – «13 января 1822 г.». К той же эпохе относится создание ор. 129, вызванного неприятной случайностью: композитору попалась прекрасно сохранившаяся древняя монета, которую он задумал снести и показать приятелям, но вследствие обычной неряшливости обронил и потерял ее на улице.

«Едва ли существует, – говорит Р. Шуман, – что-либо более веселое, чем эта шутка: недавно, впервые играя ее, я смеялся без конца. Но каково было мое удивление, когда я заметил следующее примечание; это каприччио, найденное в оставшихся после Бетховена бумагах, озаглавлено в рукописи таким образом: «Ярость из-за пропавшего гроша, вылившаяся в каприччио». О, это самая милая, бессильная ярость, подобная злобе человека, который не может снять сапога, потеет и топает ногами, тогда как сапог совершенно спокойно глядит на своего хозяина. Наконец-то я вас поймал, знатоки Бетховена! Совсем иначе выражу я вам свою ярость и дам вам слегка почувствовать свой кулак, когда вы будете мечтательно и, закатывая глаза, восторженно твердить: Бетховен стремится всегда только к возвышенному, возносится к звездам, не касаясь земного. «Сегодня я весь нараспашку», – было его любимым выражением в минуты самого веселого настроения. И тогда он хохотал, как лев, размахивая руками, ведь он во всем был неукротим. Этим каприччио буду я теперь бить вас. Вы найдете его грубым, недостойным Бетховена, так же как мелодию к «Радости божественной искры» в симфонии B-moll; вы запрячете ее подальше, под Эроику! Но если когда-нибудь настанет возрождение искусств и гений Истины возьмет весы, на одной чаше коих будет находиться это каприччио, а на другой – десять новейших патетических увертюр, – эти увертюры взлетят до небес. Из этого вы, молодые и старые композиторы, можете сделать, прежде всего, только один вывод: природа, природа, природа!»

Тетрадь эскизов за 1822 год полна интересных набросков, указывающих на намерение вновь заняться композициями, значительными по объему, и на подъем энергии и увлечение работой, что являлось у Бетховена периодически и ярко выразилось при создании симфоний: напряжение творчества при этом было таково, что, написав одну, он немедленно принимался за вторую, но полет вдохновения несколько ослабевал и вторая из таких симфоний оказывалась несколько бледнее первой. Так было с созданием симфонии № 8 вслед за № 7, также с № 6 после № 5; аналогичное следовало ожидать от № 10 за № 9.

Эскизы начинаются с отрывка романса «Поцелуй» (ор. 128); далее: «отрывки во всех тонах для 3 и 4 валторн… все партитуры писать вперед карандашом, проводя сначала линии, не более трех тактов на каждой странице… Donna nobis pacem изображает мир внешний и внутренний…» Далее иероглифами и каракулями, которыми Бетховен поныне смущает своих биографов, записано: «В виде declamatorium венгерская история», т. е. «Развалины Афин», написанные для столицы Венгрии; потом следуют заметки, касающиеся Agnus dei и афоризм: «Жизнь несется в вихре танцев». Ряд последующих страниц заполнен эскизами в 6/8 для финального хора к «Развалинам Афин», переработанным для театра в Иозефштадте. Затем следуют эскизы к «Mortuos gloria», оставленные без применения, и довольно четко записано: «Финал: Радость – первенец творенья, – дочь великого отца» и тут же тема (D-dur, 4/4) целиком для сопрано… «Симфония из 4 частей, но вторая часть в 2/4, как в симфонии в А; она может быть в D-dur, 6/8, а последняя часть фугированная…» Далее следует множество набросков, представляющих упражнение в ритме и задержаниях, и опять романс «Поцелуй». За отрывком, под названием «Увертюры», оставленным без применения, идет также заброшенная мелодия романса, но вот выступают известные секстоли А – Е начала 9 симфонии с энергичной