Обыкновенная война - Борис Геннадьевич Цеханович

лечишься таким образом неделю, то ещё один стакан тебе уже не повредит. Но смотри перед Пермью я приду и если ты будешь такой же «плохой» – сниму с поезда безжалостно, – распорядившись, чтобы проводник принёс порошок против температуры он ушёл и мы снова оказались вдвоём с Ириной Константиновной. Она молча пододвинула свой стакан и я ей тоже плеснул коньяка: себе налил полный и выпил. Алкоголь снова сработал: боль пропала, голоса тоже, но меня бросило ещё больше в пот. К моему удивлению, когда врач повторно пришёл в купе, чувствовал себя прилично, температура снизилась и теперь держалась на уровне 37 градусов. Доктор хмыкнул, поболтал со мной минут пятнадцать и ушёл. Остаток пути до Екатеринбурга пролетел незаметно, и когда сходил с поезда, чувствовал себя почти в норме, беспокоило только то, что от меня несло потом, как от хорошей, ломовой лошади. Дома никого не было, и я открыл своим ключом дверь, зашёл в квартиру и блаженно сел в кресло: всё – я дома, теперь мозги пусть плывут и плавятся, мне ничего не страшно. Дома и стены помогают. В голове чуть пошумливало. Спокойно пройдясь по комнатам квартиры, я подошёл к телевизору и бездумно щёлкнул кнопкой включения: первую минуту бессмысленно таращил глаза на Валдиса Пельша, который кривлялся, размахивая руками, в своей дебильной передаче «Угадай мелодию». Потом на меня накатила волна бешенства: – Там, умирают офицеры, солдаты, а тут никто не бьёт в набат, никто не привлекает виновных в этой войне к ответственности, всё нормально – как будто, так и должно быть.

Моя рука начала судорожно шарить по портупее, пытаясь найти гранату, чтобы взорвать этот гнусный и несправедливый мир, взорвать этого Пельша, которому до лампочки гибнущие на войне солдаты: он рубит бабки на этой полудебильной игре и зарабатывает себе дешёвую популярность, а больше его ничего и не интересует. Но гранат на поясе не было и я вынужден выключить телевизор, чтобы не видеть этой фальши, этого бесстыдства.

Тогда я не знал, что с гораздо большим бесстыдством мне придётся столкнуться уже завтра, когда с экрана телевизора на меня хлынет поток клеветы и грязи на Армию, на тех солдат и офицеров, которые в подавляющем своём большинстве честно воевали, умирали и исправляли ошибки допущенные политиками. Когда наши журналисты прямо охотились за негативными моментами и фотографировали худых и щуплых солдат грязными, оборванными, тянувшими свои руки к костру или поедающие кашу из закопчённого котелка. Зато боевиков они с удовольствием фотографировали чистыми, здоровенными и весёлыми на этом празднике войны.

Когда вечером придёт с работы жена и скажет мне, что в очереди на квартиру мы уже двенадцатые, а не первые как было, когда уезжал на войну, не седьмые когда был в отпуске. И опять в очереди впереди меня большинство тех, кто благополучно увернулся от войны. Услышу суждения о том, что мы только гробили солдат, да пили водку и дальше туалетов никуда не ходили. Столкнусь я и с лицемерием военно-страховой компании, куда пришёл получать причитающую мне страховку за полученную контузию. Мне долго, нудно будут рассказывать и объяснять, что мне не положена страховка, так как я отказался от госпитализации: их не волновали ни причины, по которым отказался от госпитализации, ни то при каких обстоятельствах она получена. Я молча выслушал отказ в страховке, порвал ксерокопию справки 100 и швырнул клочки бумаги в лицо клерку, перегнулся через стол и схватил чиновника за пиджак: – Ты, тыловая крыса, да вы всей компанией должны дифирамбы мне петь за то, что я не спрятался в госпиталь, за эту справку, а опять ночью уехал на передок. Да подавитесь вы моими деньгами, – швырнул чиновника обратно в кресло и вышел на улицу. Всем было до лампочки, что там происходит: все жили и радовались, что их это не коснулось. Впрочем, всё это будет впереди, и я ещё успею хлебнуть горечь равнодушия и забвения.

Утром, на следующий день как приехал, чувствовал себя не важно, да и вид наверно тоже был ещё тот. После завтрака жена решительно сказала мне: – Боря, шуруй-ка ты в госпиталь и если нужно – ложись.

Я тоже уже особо не раздумывал: – Валя, сейчас пойду в полк, уволю бойцов на дембель, оформлю отпуск и на следующий день пойду в военную поликлинику: пусть они определяют, как мне лечиться.

Первыми меня в полку встретили Большаков и Минашкин, которые сидели на крыльце штаба и терпеливо ждали, когда их командир придёт в полк. Мы обнялись, как будто не трое суток тому назад расстались на аэродроме. Они тут были чужими и в командире батарее увидели единственно родного человека на всём Урале, который с ними прошёл всё. А я обнялся с ними, потому что это был последний осколок того чистого прошлого, о котором потом буду тосковать.

Ребята добрались быстро, без приключений и уже второй день ждали меня. Мы поднялись на третий этаж штаба и зашли в строевую часть полка. Опять объятия с однополчанами, расспросы: где, когда, как и так далее, и тому подобное. Когда закончился первый порыв расспросов, я развернул майора Логинова к моим солдатам.

– Владимир Степанович, бойцов надо уволить. Хочу сразу предупредить: им надо служить ещё несколько месяцев, но всё равно НАДО уволить – они это заслужили. Если что надо – говори.

– Боря, о чём разговор, это я должен выставить на стол, а не ты. – Через несколько минут Большаков и Минашкин исчезли из кабинета с обходными листами, а Владимир Степанович достал из сейфа коньяк, немного закуски.

– Борис Геннадьевич, сегодня строевая часть работает только на тебя.

– Ну, тогда Степаныч оформляй и меня в отпуск, но только на всю катушку, как положено.

Выпив по первой, майор Логинов углубился в расчёты и через десять минут торжественно заявил: – Боря. Тебе положено за Чечню и контузию 147 суток отпуска и ты его получишь.

– Степаныч, а дадут мне эти 147 суток? – Усомнился я.

– Боря, полковник Петров и все остальные в отпуске, здесь сейчас командуют только вторые лица. А они подпишут всё, что я представлю, тем более что печать у меня.

Через полчаса на пороге появились мои бойцы с подписанными обходными листами и тут же ушли с начальником склада вещевой службы получать камуфлированное обмундирование.

Большаков и Минашкин стояли передо мной одетые в новенькую форму, с документами об увольнение в руках и слушали последние мои наставления, как вести себя в дороге, чтобы нормально, без приключений доехать домой. Со стороны, может быть я