Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

старое серое пальтишко, вязаный капор, безобразное красное платье. Через минуту Оля стояла на прилавке в розовом легком платье, в розовой шубке с горностаевым воротником, в розовой шляпе. И в зеркале отражалась прелестная, нарядная девочка.

Оля взглянула на мать.

Анна Николаевна рассмеялась и поставила Олю на пол:

— Да. Ты была замарашкой, а теперь будешь принцессой. Дай ручку, маленькая моя Золушка. Идем.

Несколько шагов влево, три ступеньки наверх, и вот уже не магазин, а рай.

Оля остановилась, зажмурилась и прижалась к маминым коленям.

Да, это — рай. Прямо с потолка на зеленом шнурке свешивается большая обезьяна в красной феске. На полках рядами сидят куклы. На полу грудами лежат автомобили и аэропланы — и рядом с ними львы, собаки и барашки.

— Ну, Олечка, выбирай. Что тебе нравится?

Оля недоверчиво смотрит на маму:

— Неужели можно все, что захочу?

— Ну конечно, деточка.

Оля тычет пальцем в куклу и в аэроплан, в белого барашка.

— Вот это и это еще. — Она задумывается. — И еще живого крокодила.

Анна Николаевна и приказчик смеются.

— Живого крокодила нельзя. Можно картонного.

Оля кивает:

— Хорошо. Пусть картонный. И еще бы я хотела, но тоже нельзя. Я хотела бы золотую рыбку. Живую. Но пусть дадут картонную.

— Нет, золотую рыбку можно живую.

Оля крепко сжимает мамины пальцы.

— Ту, из сказки. Чтобы ей желания говорить.

Анна Николаевна целует ее:

— Да, Олечка. Ту самую. Только желания говорить надо будет не рыбке, а мне. А ей я уже передам. И сразу все будет исполняться. Вот увидишь.

Приказчики вносят большие пакеты в автомобиль. Для мамы и Оли осталось совсем мало места. Оля ощупывает пакеты:

— Это баран. Это поезд. И все мое. Правда, мамочка?

Анна Николаевна обнимает ее:

— Все твое, а ты моя.

Оля трется щекой о мамину шубу:

— Куда мы теперь едем?

— Домой.

— Это где?

— Сейчас увидишь.

Автомобиль снова останавливается. Какой большой подъезд. И зеркала во всю стену.

Мама открывает дверцу в стеклянный ящик, входит в него с Олей, и ящик начинает медленно подниматься.

— Мамочка, куда мы? На небо?

— Лучше чем на небо. Домой, к нам.

Ящик останавливается. Горничная в белой наколке открывает дверь, вносит Олю в квартиру, снимает с нее шубку.

— О, какой ангелочек! — говорит она.

Оля осматривается:

— Как красиво. Мамочка, ведь это дворец? Ты теперь царица?

Лицо Анны Николаевны на минуту темнеет.

— Нет, я совсем не царица. — Она берет дочь за руку. — Ну, пойдем осматривать наш домик.

Да, это праздник. Веселый, волшебный, бесконечный. От восторга, и смеха, и маминых поцелуев все путается в Олиной голове. За завтраком было столько вкусных блюд, столько пирожных и шоколадных конфет. А потом играли в куклы и в поезд, и Оля просила золотую рыбку:

— Чтобы всегда было так.

Золотая рыбка плавала в круглой стеклянной вазе и даже не взглянула на Олю, но мама сказала, что она слышала.

Да, это волшебный праздник. Но от всего этого счастья и веселья Олины глаза слипались и усталые руки роняли игрушки на ковер.

Анна Николаевна уложила ее на широкую кровать:

— Поспи немного, птенчик.

Но Оля испуганно покачала головой:

— Нельзя. А вдруг проснусь, и все как вчера, и тебя нет.

— А ты держи меня за руку. Вот так. Я и не смогу уйти.

Оля положила голову на подушку.

— Все-таки лучше не спать, мамочка, — прошептала она и сейчас же уснула.

Когда она проснулась, было уже темно и в столовой накрывали на стол.

Мама лежала рядом с ней и в темноте, близко наклонившись к ней, не отрываясь смотрела на нее, и по щекам ее текли слезы.

— Мамочка, отчего ты плачешь?

Мама прижала ее к себе:

— От радости.

Обедали вдвоем, и снова подавали очень вкусные блюда. Анна Николаевна кормила дочь с маленькой вилки, подносила стакан к ее губам, вытирала ей рот салфеткой.

— Вкусно, деточка?

— Ах, как вкусно. Еще мороженого, пожалуйста.

И Анна Николаевна послушно накладывала еще мороженого на Олину тарелку. Оля была счастлива, совсем счастлива, так, что счастливее и быть нельзя. И когда мама спросила после обеда:

— Что ты теперь, Олечка, хочешь? — Оля нахмурила лоб и долго думала, что бы пожелать. Желаний больше не было.

Но Оля все-таки придумала, она подняла на маму веселые блестящие глаза:

— Я хочу в цирк.

И мама радостно закивала:

— Вот и отлично. Поедем в цирк. Я ведь уже в прошлом году хотела тебя свести, все денег не было. Помнишь, как мы афиши на стенах рассматривали?

Оля волновалась:

— А собак дрессированных покажут? А львов?

Мама успокаивала ее:

— Все, все покажут. Давай одеваться скорее.

В цирке гремела музыка. Высоко, под самым потолком, летали по трапециям акробаты, белые лошади с длинными хвостами и султанами из перьев на спине мерно кружились по арене, фокусник вытаскивал живого котенка из собственного уха, клоуны дрались и кувыркались.

Оля аплодировала, захлебываясь от смеха и восторга.

— Мамочка, смотри, смотри, собачка на передних лапках стоит! — громко кричала она.

И, глядя на Олю, Анна Николаевна смеялась таким же, как она, безудержным счастливым смехом.

— Весело тебе, птенчик?

— Ах, весело, весело. Смотри, мама, карлик.

Но к концу первого действия, когда на арену выбежали китайцы с длинными косами и пестрые зонтики и веера замелькали в воздухе, Оля вдруг затихла, положила голову на борт ложи и закрыла глаза.

— Олечка, в кроватку пора.

Мама встала, взяла Олю на руки и понесла ее к выходу. Холодный ветер пахнул Оле в лицо. Она открыла рот, вдохнула холодный воздух, холод пробежал по ее маленькому телу.

— Мамочка, — прошептала она, прижимаясь к матери. Вот сейчас, сейчас. Они сядут в серебряные сани, и белые лошади помчат их по снегу. В Россию. В Москву. Как холодно, как хорошо.

Оля подняла веки.

Нет, белые лошади были в цирке. Мама несла ее к автомобилю. Шофер уже открыл дверцу. И вдруг мама заметалась по тротуару и, протянув руки, быстро передала Олю шоферу. И в эту самую минуту Оля увидела отца. Он шел прямо на маму, держа руку в кармане. Подойдя совсем близко, он вынул руку, и в ней блеснул револьвер. Раздался выстрел. Мама упала на тротуар и, как рыба о лед, стала биться о серый асфальт. Потом резко вытянулась и застыла.

Отец стоял над ней, держа револьвер в руке.

— Я сказал, что убью, и убил, — громко сказал он и вдруг, вскрикнув, упал на колени и стал судорожно целовать ее мертвое лицо.

Но кто-то схватил его за плечи, оттащил его. Со всех сторон бежали люди.

1929