Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

дверь, зажгла свет. Как весело было! Как он хорошо танцует. А эта утка ревнует, кажется. Она рассмеялась, сбросила накидку, сняла через голову белое кружевное платье и подошла к зеркалу.

— Я сегодня хорошенькая.

В зеркале отразилась кровать и ваза с розами. На красном бобрике около двери лежал маленький голубой квадратик.

— Телеграмма.

Она быстро обернулась. Сердце застучало громко. Пальцы дрожали и не могли разорвать бумагу. Она с детства боялась телеграмм.

«Завтра. Десять утра. Джон».

Она вздохнула. Слава богу. Она так испугалась. Джон едет. Надо рано встать, встретить. Как Рой обрадуется… Она торопливо разделась.

Как Рой обрадуется… А она? Разве она не рада? Ну конечно. Очень…

Широкая кровать. Такая широкая, что можно лечь поперек. Завтра уже не будет столько места. Завтра рядом ляжет Джон. И ставни придется закрыть. Джон не переносит лунного света.

Конечно, она очень рада…

Рой, хлопая в ладоши, прыгал вокруг игрушечного броненосца:

— Посмотрите, какие пушки!

Джон нагнулся над чемоданом:

— Я привез вам кружево, дорогая. Сейчас достану.

— Потом, потом. Идемте купаться. И Рою, наверное, страшно хочется поскорей спустить свой корабль на воду.

На пляже встретили Михаила Андреевича и Нину.

— Мой муж, — представила миссис Робертс. — Он только сейчас приехал.

Михаил Андреевич немного поморщился. Или ей так показалось? Джон, улыбаясь, блестя белыми зубами, крепко потряс ему руку:

— Очень рад познакомиться с вами. Как поживаете?

Михаил Андреевич немного говорил по-английски. Джон любезно и старательно коверкал французские слова:

— Чудная погода. Не так ли?

— Да.

— И море чудное. Не так ли?

— Да, конечно.

— Отличное будет купанье. В поезде было жарко…

Нина запахнула пестрый купальный халат.

— Я очень рада за вас, Анна Николаевна. Теперь вы уже не будете такой одинокой.

В тот же вечер уехали гостить к Гиббсам в имение. Ей очень не хотелось ехать. Но отложить нельзя было — Гиббсы праздновали пятилетие свадьбы.

— Я не люблю оставлять Роя на бонну.

— Можно взять его с собой, если это вас беспокоит.

Она пожала плечами:

— Ехать на два дня и тащить с собой ребенка. Просто смешно…

У Гиббсов было чудное имение, но эти три дня показались ей бесконечными. Никогда в жизни она не испытывала такой тоски и тревоги.

Миссис Гиббс упрашивала остаться еще.

— Спасибо. Но я не могу. Я беспокоюсь за Роя. Вы сами мать, миссис Гиббс. Вы понимаете.

Глаза миссис Гиббс стали круглыми от сочувствия.

— О да. Я понимаю вас, миссис Робертс.

Дома все было в порядке. Рой, веселый и загорелый, бросился с криком к отцу. Потом вежливо поцеловал матери руку:

— Здравствуйте, дорогая.

Совсем как отец. Как они похожи. Будто два Джона. Оба голубоглазые, здоровые, рассудительные. Один большой, другой маленький.

— Мама, не целуйте меня так сильно, пожалуйста. Мне больно.

Она прижала его к груди:

— Потерпите, милый Рой. Что же мне делать, если я вас люблю?..

Рой серьезно кивнул:

— Хорошо, целуйте, я потерплю…

Когда они сошли вниз, Нина с матерью уже сидели за своим столиком в столовой. Одни, без Михаила Андреевича. У Нины были красные глаза.

Миссис Робертс ничего не ела. Тревога все не проходила. Но отчего? Ведь Рой здоров и Джон с нею. Чего же ей еще?

— Вы бледны, дорогая, может быть, океан плохо действует на вас?

— Ах нет, мне здесь очень хорошо.

— Не скучно ли вам? Сходите к Пуаре, закажите себе платье. Это развлечет вас.

Она постаралась улыбнуться:

— Вы очень добры, Джон. Но мне не скучно, и платьев у меня довольно.

После обеда она пошла к Нине.

— Здравствуйте. Как поживаете? Куда делся Михаил Андреевич?..

Нинины заплаканные глаза посмотрели на нее с ненавистью.

— Почем я знаю?.. Что вам от меня надо?

Нина вскочила со стула и побежала в сад.

Александра Ивановна шумно вздохнула:

— Как Нина разнервничалась. Уж простите ее. С женихом поссорилась. Пустяки — милые бранятся…

Нина потушила свет, сбросила туфли и в темноте в одних чулках, чтобы не мешать матери, не останавливаясь зашагала из угла в угол.

«Неужели он бросил ее? Неужели?..»

Она осторожно задела за стул.

— А, что? Что? — послышался из-за двери сонный голос Александры Ивановны. — Воры? Разбойники?..

— Спи, мама, это я.

«Не может быть… Ведь еще десять дней тому назад он был так влюблен. Ведь через месяц их свадьба. Зачем она не осталась в Париже?.. А теперь, теперь… И все эта Анна…»

— Анна, — с отвращением прошептала Нина. Она всегда ненавидела это имя. Даже Анны Карениной не любила из-за него. Как будто предчувствовала, что какая-то Анна разобьет ее жизнь…

Надо лечь, уснуть. Ах, как ей тяжело.

Она легла, прижалась к холодной подушке щекой. Слезы быстро потекли из глаз.

От усталости и от слез голова стала тяжелой и камнем пошла на самое дно сна.

«А вдруг он завтра придет, и все опять будет хорошо», — подумала она, засыпая…

— Нина, Нина, да Нина же!

У кровати стояла Александра Ивановна. Красные пятна горели на ее щеках, лицо было злое и взволнованное.

— Вот. Дождалась. На, читай, — сунула она Нине письмо в руку. — Да читай же.

Нина наклонилась над листком, исписанным знакомым почерком. Что это значит? Что?..

«…К моему большому сожалению… Несходство характеров… Ошибка… Было бы преступление сделать Вашу дочь несчастной…»

А, вот оно что. Листок упал на красное одеяло. Нина снова положила голову на подушку и закрыла глаза. Стало совсем тихо на душе… Так лучше, гораздо лучше. Теперь, по крайней мере, все ясно. Ни страха, ни надежд…

— Что же ты молчишь, Нина?..

— Оставь, мама. — Нина прижала руку к груди. — Оставь, мама, мне больно.

— Больно? Сердце болит? А у меня сердце не болит, думаешь? Впрочем, хорошо, что умер отец. Как бы ему такой поворот перенести…

Нина заткнула уши:

— Мама, прошу тебя…

— Я говорила, 〈ты〉 меня не слушала. Все сама лучше знала. Бегала к нему. Вот и добегалась. Биарриц тебе нужен был, вот тебе теперь и Биарриц. Радуйся!

Нина лежала, уткнувшись головой в подушку. Только бы не слышать этого злого крика, только бы мать ушла. Как болит сердце…

— Да ты слышишь или нет? Вставай скорей, поезд отходит в два. Надо еще уложиться. Завтра же пойдешь к Жан в мастерскую проситься обратно на место…

Нина встала, умылась и подошла к туалету.

Она не чувствовала ни горя, ни тоски и ни о чем не думала. Все стало безразличным. И беспокоила только мать. Зачем она так грубо кричит?

Надо торопиться. Уложить чемодан…

Она расчесала короткие волосы. В зеркале как-то немного скошенно отразилось бледное, грустное, опухшее от слез лицо.

Все кончено… Недолго оно