Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

близорукие глаза не могли его отыскать. Купе опустело, Улита осталась одна. Отчего, отчего он так долго не идет? Разве он не видит ее?

Кто-то заглянул в дверь и прошел дальше. Ждать становилось все труднее. Почти никого уже не было на перроне. Надо выходить, а то отвезут на запасной путь.

Кто-то снова заглянул в дверь, и, хотя Улита не могла разглядеть его лица, она вдруг почувствовала, что это он, Ваня-Ваничка. Она рванулась к нему, высоко поднимая руки.

Он подошел к ней вплотную.

— Так это вы? — спросил он глуховатым голосом. — Ну что же, если это вы… Здравствуйте. С приездом.

— Ваня, Ваничка. — Она захлебнулась от волнения. Она хотела обнять его, но он уже деловито снимал ее чемоданы с полки.

— Многовато у вас вещей. Но я сильный, без носильщика справлюсь. Пожалуйте. — И он отстранился, пропуская ее вперед.

Она пошла, неуверенно ступая. Он помог ей выйти из вагона, она испуганно вцепилась в его руку.

— Чего это вы как по льду ходите? — спросил он. — Не видите?

— А? Что? — переспросила она.

— Не слышите? Не видите? — крикнул он ей в ухо.

Она покраснела и затрясла головой:

— Это от усталости, с дороги. Обыкновенно я хорошо…

— Да, бывает, — перебил он, крепко беря ее под руку и сводя вниз по белой, сияющей, бесконечной лестнице. — Гостиница здесь недалеко, только площадь перейти.

Это был он, Ваня-Ваничка, и он вел ее к себе.

Небо было все такое же голубое, но теперь оно почему-то казалось ей жестоким и насмешливым.

Она шла молча, думая только о том, чтобы не споткнуться, не упасть.

— Вот и пришли.

Он ввел ее в подъезд гостиницы. Гостиница была старая и запущенная, пахло плесенью и капустой. И от этого противного запаха Улите вдруг стало грустно. Уже нельзя было притворяться. Ей было грустно, радости не было. Она не об этом мечтала. Но что же это такое?

Он толкнул дверь своей комнаты.

— Добро пожаловать, — сказал он мрачно.

Она робко вошла. Нет, все было совсем не так, как она мечтала. И комната не та. Она думала, маленькая, с обоями в цветочки, но комната была длинная и узкая, и обои рыжие.

— О господи, — вздохнула Улита.

— Что, устали? Ничего, сейчас чайку выпьем с колбасными изделиями, усталость как рукой снимет. А пока вымойтесь хорошенько, а то вы как клоун перемазаны.

Он вышел в коридор, чтобы не мешать ей.

— Как клоун, — прошептала она и закрыла лицо руками. Вместо «красавица», вместо «солнышко» — «клоун».

Ей захотелось убежать, спрятаться куда-нибудь в черную нору, ни о чем не помнить, ничего не чувствовать. Но нельзя было. Он ждал в коридоре. Она вздохнула и отвернула кран. Холодная вода потекла по шее, затопляя Улиту чувством гибели и отчаяния, покрывая розовую блузку. Все равно, теперь все равно. Она крепко вытерла лицо полотенцем, сняла шляпу и, не глядя в зеркало, поправила волосы.

«Но ведь он ничего еще не сказал, ничего непоправимого еще не произошло, — мелькнуло в ее голове. — Может быть, все еще будет хорошо».

— Можно, — крикнула она, и он сейчас же вошел.

— А так-то лучше. Ну-с, Улита Ивановна, давайте чаек пить. Садитесь.

Она послушно подошла к столу и вдруг заметила клетку с канарейкой. И клетка, и канарейка были совсем такие, как она мечтала. Только одна канарейка не обманула ее.

— Сонечка, — Улита протянула к ней руку, — Сонечка.

— Пенка, Пенка ее зовут, а не Соня, — перебил он ее. — Где это видано, чтобы пичуге христианское имя давали!

Улита молча опустила голову. Даже канарейка не та.

— Кушайте, кушайте, — уговаривал он. — Ветчина, колбаса, все первосортное, нашего производства.

Но Улита не могла есть. Говорить она тоже не могла. Она сидела, грустно и бессмысленно разглядывая узор скатерти.

— Вот что, — вдруг громко начал он. — Пора и объясниться. — Он поправил чуб у себя на лбу. — Тут произошла ошибка, так называемое недоразумение. Конечно, я писал — внешность безразлична. Но существует граница, так сказать. Вы сами понимаете. — Он вдруг запнулся и тяжело задышал носом.

— Я понимаю, — тихо проговорила она.

Он обрадованно закивал:

— Вот и отлично. Деньги на билет я вам раздобуду, и завтра же с Богом в путь-дорожку. А пока прошу чувствовать себя полной хозяйкой у меня. Я у приятеля переночую.

Он встал и церемонно поклонился.

— Боюсь надоесть вам, да и в колбасную пора. До приятного. А вы вздремнули бы.

Он взял с вешалки шляпу, надвинул ее на чуб и, кивнув Улите, вышел.

Улита осталась одна. Теперь все было ясно и уже не было надежды. Как быстро, как просто все произошло. Она подошла к окну, взглянула на голубое небо. Скорей бы стемнело. Тогда можно будет незаметно уйти из отеля, пробраться в порт. Это был единственный, неизбежный, спасительный выход. Она вздрогнула, представляя себе холодные, тяжелые волны. Только бы не мучиться, только бы скорей конец.

Она не подумала даже, что может вернуться в Париж, в мастерскую, в прежнюю жизнь. Нет, впереди не было ничего, кроме смерти.

И все-таки надо было еще жить, еще ждать, пока стемнеет. Она отвернулась от окна, и взгляд ее упал на широкую постель. Если бы можно было уснуть. Она так устала. Она легла на пикейное одеяло. «Надо снять одеяло, помну», — подумала она. Но голова уже тяжело опустилась на подушку, и веки закрылись. Стало совсем темно, совсем тихо. Ей показалось, что она проваливается куда-то, что она лежит не в отдельной комнате на белой постели, а на твердом морском дне и большие рыбы медленно проплывают в зеленоватой воде, задевая ее мягкими, скользкими плавниками.

Вот и конец. И не страшно, не больно.

Дверь бесшумно отворилась, и кто-то вошел в зеленоватую воду. Рыбы испуганно отплыли в сторону, и Улита увидела смутно белевшее лицо, странно похожее на лицо Вани-Ванички. Но этого не может быть.

— Нет, нет, — простонала она.

— Улиточка, — смутно донесся до нее голос. — Как мог я тебя обидеть, такую бедную, жалкую?

Она закрыла глаза. Как странно. Разве мертвым снятся сны?

Голос перешел в глухой гул. Ну да, это шумит море. Но в этот шум врывались какие-то слова.

— Я так боялся, что ты ушла. Бедная моя, слепенькая, глухенькая.

И снова морской шум и ощущение мокрых рыбных плавников на лице и руках.

Она проснулась. В комнате было совсем темно. Кто-то стоял на коленях перед кроватью, лицо его уткнулось в подушку, его широкие плечи вздрагивали.

— Что, что с вами? — испуганно вскрикнула Улита. — Что?

И он, Ваня-Ваничка, поднял к ней заплаканное лицо.

— Улиточка, родная моя, — всхлипнул он. —