Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

стенке, чтобы ты хорошие сны видел. Где же он?

— Он, мамочка, улетел под кровать.

Мама нагибается и достает из-под кровати картинку белокурого ангела с белыми крыльями.

— Вот мы его сюда, над изголовьем, повесим, тогда нам и весело будет.

Мама прикалывает ангела к обоям, как раз на противную кошку. Ангел закрывает кошку. И сразу становится весело.

— Ты его, мама, — советует Вика, — пришпили за крылышко, чтобы он улететь не мог.

Вика осторожно открывает дверь зала. В зал он ходить не любит. В зале страшно, он такой большой, стулья стоят в белых чехлах, и никого там никогда нет. Но сейчас перед длинным черным роялем сидит мама и поет. По обе стороны горят свечки. Окна открыты. В окна виден черный сад, белые кусты жасмина и на небе луна. Паркет блестит, блестят зеркала и хрустальные подвески на люстрах. Вика стоит у двери. Как хорошо и непонятно поет мама. Дядя Коля говорит: «Как ангел». Но Вика знает, что ангелы без голоса. Так — вроде рыб…

Мамины руки быстро бегают по клавишам, голова наклоняется то вперед, то назад, а складки белого платья лежат на полу так спокойно, сами по себе, как будто им и дела нет до того, что мама поет.

Вике хорошо, и грустно, и плакать хочется. Вот она какая, его мама. Только бы она пела. Но мама вдруг умолкает. Черная крышка рояля захлопывается над белыми клавишами, как будто негр закрыл рот. Мама оборачивается:

— Вика!

Вика подбегает к ней:

— Мамочка, спой. Спой еще. Спой это:

Идет коза рогатая

На молоко богатая,

Глаза выпучила,

Морда глиняная.

Мама обнимает его:

— Вика, Викочка, только для тебя я здесь живу. Только из-за тебя все переношу. Если бы не ты…

У Вики мокрые щеки. Что это? Мама плачет. Дверь открывается. Входит отец:

— Ты могла бы не устраивать сцен мальчику.

Отец всегда говорит «мальчик», «ребенок», а не «Вика» — и это очень обидно. Он берет Вику за плечо:

— Уже десять часов. Марш спать.

В коридоре Вика слышит мамины слова:

— Так я даже не смею поцеловать собственного сына?

Няня подтыкает одеяло, тушит свечу и уходит:

— Спи с Богом!

Вика жмурится. От лампадки идут длинные синие острые лучи. Вика прижимается к холодной подушке.

«Вот вырасту, — думает он, засыпая, — папу убью, а маме куплю шляпу, большую, как дом».

— Мама, я устроил музей!

Вика, задыхаясь, взбегает на террасу.

Мама сидит в кресле и читает письмо. Она вздрагивает и быстро закрывает письмо книгой.

— Ах, Вика, ты меня испугал.

— Я устроил чудный музей. Идем посмотри.

— Музей? — удивляется она. — Ну хорошо, хорошо, подожди.

Мама снова читает письмо. Вика от волнения переступает с ноги на ногу, но мама не замечает. Она, улыбаясь, целует письмо и прячет его за вырез платья.

— Где же твой музей, Вика?

Вика тянет ее за руку:

— Идем, идем скорее.

Они спускаются в сад, идут мимо жасминовых кустов. Мама держит Викину руку в своей. Ее маленькие ноги в красных туфлях, как две мышки, то осторожно высовывают мордочки, то снова прячутся в белые юбки.

Солнце розовое, небо совсем голубое, а трава зеленая. Пахнет жасмином и майскими жуками.

— Как хорошо, — говорит мама, улыбаясь.

— Я устроил музей, — повторяет Вика дрожащим от гордости голосом и подводит маму к цветочной клумбе. — Вот, смотри!

На длинных белых палках, поддерживающих левкои, посажены живые, корчащиеся и дрыгающие лапами лягушки. На самой высокой палке извивается ящерица.

Вика захлебывается от восторга:

— Вот мой музей!

— Ай! — испуганно вскрикивает мама и, вырвав руку из Викиных пальцев, не оборачиваясь бежит к дому.

От толчка Вика падает, но мама даже не останавливается. Он встает, трет ушибленное колено и бежит за ней, громко плача от обиды и боли.

По краю дороги росли ивы. Глядя на них, Вика всегда вспоминал детство, свое последнее лето в Студенке. Дальше вспоминать он не любил. Дальше шло неприятное — революция, Киев, Константинополь…

Вика шагал по широкой белой нормандской дороге. Сейчас поворот. За поворотом распятие, потом сад и голуби, кружащиеся над крышей дома Наталии Николаевны. Каждое утро и каждый вечер Вика ходил за шесть километров к Наталии Николаевне только для того, чтобы сказать ей: «С добрым утром» или «Спокойной ночи». Больше ему ничего не нужно было. Но все-таки если бы хоть раз застать ее одну!..

Вика остановился перед калиткой, вытер запыленные сапоги носовым платком, пригладил волосы, переложил васильки из правой руки в левую — так удобнее — и вошел в сад.

Только бы не покраснеть… Но сердце громко застучало, щеки залились краской, а ноги стали чужими и тяжелыми.

Сад был небольшой. В конце обсаженной розами дорожки белел дом. Наталия Николаевна пила кофе на веранде. И конечно, у нее уже сидели гости. Справа француз, черный, в круглых очках, слева толстый офицер-врангелевец.

Француз рассказывал что-то. Стекла его очков блестели.

Наталия Николаевна слушала, щурясь от солнца и тихо смеясь. Вика поднялся на веранду. Он чувствовал робость и злость. Она смеется… Значит, ей нравится…

Наталия Николаевна посмотрела на него, все еще щурясь, и протянула ему загорелую, голую до плеча руку. Вика торопливо поцеловал воздух, не успев коснуться губами ее пальцев.

— Здравствуйте, Наталия Николаевна! — Он неловко протянул ей васильки и еще больше покраснел.

Она, улыбаясь, взяла цветы:

— Сами собирали? Как это мило. Мама здорова? Хотите кофе, Вика?

Но Вика торопился уйти.

— Нет, спасибо. Мне надо домой.

— Уроки готовить? — насмешливо усмехнулся офицер.

Вика дернулся:

— Какие уроки? Теперь каникулы. До свидания, Наталия Николаевна.

И, поклонившись ей, только ей, он повернулся и вышел.

Офицер засмеялся ему вслед:

— Тоже поклонник.

— Перестаньте! — крикнула Наталия Николаевна. — Он милый, ужасно милый и…

Калитка скрипнула. Вика не слышал, что дальше. Но ему и этого довольно. Она сказала: он милый, ужасно милый…

Стало заметно жарче. Теперь солнце стояло прямо над головой, и от деревьев на белую пыльную дорогу ложились короткие, совсем черные тени.

Посреди скошенного поля желтела большая золотистая скирда, кругом валялась солома. Вика подошел к ней, лег на солому и, запрокинув голову, стал смотреть в голубое небо на одинокое белое ленивое облако.

Какое солнце… Как пахнет разогретой землею. Как жарко… Нет, это не землею пахнет, а духами Наталии Николаевны. И не облако это, а ее белое платье. Вот оно вздрогнуло, как бабочка, срывающаяся с цветка, и медленно, плавно полетело вниз.

На мгновенье сердце Вики остановилось. Какое-то невыразимое блаженство подкатило к горлу и