Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

не только невинную, но во всех отношениях полезную, по доносу Пистолькорса, чья дурная репутация всем известна, исключительно ради того, чтобы на Дерптский университет тень бросить; накладывают арест на короткое сочинение (которое Вы теперь изучаете), меж тем как автор Вашей признательности достоин[474] – и во всех этих случаях вину на Дерптский университет возлагают. Государь! Взгляните на дело со всех возможных точек зрения, и убедитесь Вы, как сильно этот мелочный дух, овладевший Вашими министрами, даже теми, кто прежде исповедовал идеи самые либеральные, вредит прочности и славе Вашего правления. Университет вечно между двух огней оказывается: по одну сторону обязанность следовать уставу, Вами данному, по другую – дурной дух, здесь царствующий. Если следует Университет уставу, его гонениям подвергают, если же не следует, то публика с него спрашивает отчет за строгость, противоречащую очевидным Вашим намерениям, то он долгу своему изменяет, то он славу Вашу подвергает опасности внутри страны и в особенности за ее пределами. Помните Вы мое предсказание о том, что Бонапарт, когда к нашим границам приблизится, ощутит недостаток средств, по той простой причине, что тирания рождается из чувства собственной слабости. Правило это всеобщее, и Ваше правительство тоже в слабости заподозрят, если позволите Вы ему действовать вразрез с тем духом человеколюбия и открытости, который Ваш устав о цензуре отличает. Екатерина II цензурного устава не издавала, но цензура при ней была незлобива, и за все царствование императрицы, пожалуй, столько книг не запретили, сколько за Ваше.

Быть может, изъясняюсь я слишком сурово. Но Вы меня знаете. Не могу ничего смягчать, когда с Вами о Вас говорю. Не забывайте, что Вы за все отвечаете, что ответственность, которую Вы при образовании министерств на министров возложили, согласно общему суждению о ходе вещей целиком на Вас одного падает. Не сердитесь на строгий голос друга, который иного наслаждения не ищет, кроме как Вас любить, который все свое счастье в Вашем сердце и в благополучии Вашем обретает.

Ваш Паррот

Возвратитесь к своим правилам, к себе самому; употребите могучий рычаг гласности, чтобы Вашу нацию, даже вельмож Ваших привести туда, куда Вам угодно. Чувствуете Вы сами, что наилучших указов недостаточно. Рассчитываете Вы на образование, на народное просвещение, и совершенно справедливо. Гласность есть школа нации. Но если, уничтожая гласность, навлекают власти подозрения на те институции, которые о ней заботиться обязаны, если им действовать мешают, чего можно ждать от таких средств? Дерпт покамест от порчи, которая за этим следует, уберегся. Мы все еще нашему долгу верны, но если будут продолжать нам вредить, могу предсказать, что через несколько месяцев не минует эта участь и нас. 28 человек, вместе трудящихся, все как один героями быть не могут. Мы свободными быть желаем, а это значит действовать в согласии с Вашими правилами. До прочего нам дела нет, и хотел бы я, чтобы Вы нас так и трактовали. Не нужно внешних знаков отличия, но пусть никто не смеет безнаказанно нам мешать наш долг исполнять.

Много еще мог бы я Вам сказать о таком важном предмете, как гласность! Знаете Вы, что многие руководствуются правилом – нацию в неведении оставлять. Даже «Петербургская газета» в плачевном состоянии пребывает[475]. Шторх несколько раз предлагал способы сделать ее более достойной Вашего царствования, но пробиться не смог. <Враг Ваш все мыслимые средства употребляет, для того чтобы на мнение французов и немцев влиять, а у Вас отнимают средства на мнение Вашей собственной нации воздействовать.>

Говорил я Вам в пользу гласности с жаром. Не сочтите, однако, будто полагаю, что можно о сем важном предмете с легкостью судить. Как часто я взяться за писание хотел! Сколько интересного мог бы сообщить! А между тем с начала своей жизни в Дерпте только и написал что статьи по физике и химии для газет иностранных, потому что чувствую: не пристало мне благое дело защищать на публике, коль скоро Провидение и сердце Ваше меня правом наградили его защищать перед Вами.

109. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 30 января 1807 г.

Государь!

Всё против Зонтага. Рижская казенная палата выставила аренду Кольберга на торги; три даты назначены: 31 января, 6 и 8 февраля, и кто больше денег предложит, к тому аренда отойдет; извещение об этом в еженедельном листке помещено. Если не отказались Вы от своего решения эту землю предоставить рижскому генерал-суперинтендентству и Зонтагу средства к существованию дать, нельзя терять ни дня; надобно немедля приказать министру финансов приостановить торги, казенной палатой объявленные.

Говорят повсюду, что Вы вскоре собираетесь в Польшу отправиться. Я до сей поры этим толкам не верил, потому что понять не могу цели такого путешествия. Но поскольку теперь говорят наверное о подготовке к отъезду, а у Вас тысяча причин может быть, мне не известных, не могу более не находить путешествие Ваше вероятным[476].

Пожалейте мои бедные приходские училища и благоволите покончить дело до отъезда, если он и вправду состоится.

Не сердитесь на вечно Вам докучающего

Вашего Паррота.

110. Г. Ф. Паррот – Александру I

[Санкт-Петербург], 4 февраля 1807 г.

Вчера вместе со всеми возблагодарил я Провидение. Преклонил колено в восхищении перед Верховным существом, Вас охраняющим. Могу ли не сказать Вам о радости, какой мое сердце переполнилось при известии о Вашей победе[477]? Ваша это победа. Это плод Вашего выбора, Вашей веры в Беннигсена, ведь недаром приписывают победу тому генералу, кто армией командует. Прошлую ночь провел я в тревоге. Знал из верных источников, что положение армии критическое. Проснувшись, узнал счастливое известие, и первая мысль моя, первое чувство было: Александр – Александр победитель! Мой Герой! Вы за все человечество представительствуете. Все несчастные жертвы, растоптанные тщеславием и тиранией, взоры свои на Вас устремляют. Будете Вы их освободителем. Каждая победа их надежды оживляет, а Вам новые силы придает, чтобы насаждать могучей рукой правила Вашего царствования в собственной Вашей империи.

Теперь осмелюсь просить у Вас свидания для разговора о приходских училищах, надобно мне от Вас узнать, что Вы сделали или что сделать собираетесь. Теперь Вы своим временем можете спокойнее распоряжаться, душа Ваша свободнее сделалась. В церкви вид у Вас был не победный. Вы перед Верховным существом предстали, и душа Ваша взволнована была потерей стольких храбрецов, умерших за Ваше дело. О, как я любил Вас в эту минуту! Будь счастлив, мой Александр! Сохраняй в дни благоденствия сей драгоценный дар глубокой чувствительности, каким тебя